Владислав Фелицианович Ходасевич , Георгий Викторович Адамович , Александр Алексеевич Кондратьев , Саша Черный , Иван Алексеевич Бунин , Вячеслав Иванович Иванов , Дмитрий Сергеевич Мережковский , Игорь Васильевич Северянин , Константин Дмитриевич Бальмонт , Марина Ивановна Цветаева , Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая) , Зинаида Николаевна Гиппиус , Георгий Владимирович Голохвастов , Всеволод Никанорович Иванов , Анна Семеновна Присманова , Василий Александрович Сумбатов , Петр Петрович Потемкин , Николай Николаевич Белоцветов , Александр Акимович Биск , Арсений Иванович Несмелов , Дмитрий Иосифович Кленовский , Юрий Константинович Терапиано , Александр Николаевич Вертинский , Анатолий Соломонович Гейнцельман , Владимир Львович Корвин-Пиотровский , Вадим Данилович Гарднер , Дмитрий Антонович Магула , Сергей Константинович Маковский , Лидия Юдифовна Бердяева , Михаил Александрович Струве , Григорий Анатольевич Блох , Даниил Максимович Ратгауз , Александр Яковлевич Браиловский , Софья Семёновна Дубнова-Эрлих , Владимир Степанович Ильяшенко , Валентин Иванович Горянский , Михаил Львович Кантор , Мать Мария Кузьмина-Караваева, Елизавета Юрьевна) , Николай Николаевич Евсеев , Михаил Адольфович Форштетер , Дон Аминадо , Амари Цетлин, Михаил Осипович) , Илья Алексеевич Британ (Илия Британ) - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

выглядело возвращение Ирины Одоевцевой, но —

Ну и шутку выдумала душечка!

(Позавидовать? Не презирать?)

Женушка, Ириночка, кукушечка

В Петербург вернулась умирать.

(Игорь Чиннов)

Летом 1988 года я говорил с Одоевцевой в Переделкине несколько часов, покуда сам не устал, — старая поэтесса готова была вести диалог дальше. Я, пожалуй, не соглашусь со словами Валентины Синкевич: «Говорить с этой женщиной нечего,//Но как пишет, как пишет она!» Говорить с Ириной Владимировной было как раз очень интересно и полезно. С ее стороны это был длинный, похоже, годами репетировавшийся монолог, в который нужно было лишь подбрасывать хворостинки-вопросы. Притом смутить ее ничем было невозможно, даже когда разговор не затрагивал ни одну — по ахматовскому выражению — из имевшихся «готовых пластинок». Как бы то ни было — Одоевцева вернулась, ничем не поступившись, вернулась для того, чтобы в третий раз в жизни пережить прилив настоящей славы. Но для этого понадобилось провести в эмиграции две трети века, те самые семьдесят лет, в которые, как предсказывал Саша Черный устами некоего старого еврея в начале двадцатых годов, «не жизнь, а сплошная мука».

Других «возвращенцев» жизнь загоняла в углы самые необычные. Поэт Кобяков исчез в Семипалатинске. В городке Рубежное Луганской области оказался потомок декабриста поэт Никита Муравьев. Харбинский прозаик Альфред Хейдок, пройдя лагеря, очутился на Алтае в жутком по названию городе Змеиногорске. Из числа добровольных «возвращенцев» с зарубежного Дальнего Востока выпали из литературы практически все, вне зависимости от того, определяли ли им местом поселения — часто после лагерей — Среднюю Азию, Свердловск или Краснодар; впрочем, оказавшаяся в Краснодаре поэтесса Лидия Хаиндрова в семидесятые годы снова стала писать стихи, местное издательство даже выпустило в 1976 году тонкую книжку ее — «Даты, даты…». Книжка прошла вполне незамеченной, сама поэтесса умерла в том же городе в 1986 году. Юрий Софиев, живший в Алма-Ате, несколько раз выступал с подборками в местном русском журнале «Простор», но вместо собственной книга предпочел, когда выпала возможность, издать книжечку стихотворений своей умершей в Париже в 1943 году жены — поэтессы Ирины Кнорринг. Называлась книжка загадочно — «Новые стихи». Думается, так обвели вокруг пальца алма-атинскую цензуру. Даже Вертинский, любимейший артист советского правительства, демонстративно поселенный в Москве на улице Горького (ныне снова, к счастью, Тверской), хотя и давал по стране концерты тысячами при полных залах, хоть и снимался в чудовищно скверных фильмах — но возможности печататься был лишен. «Почему я не пою по радио?.. Почему нет моих пластинок?.. Почему нет моих нот, моих стихов?..» — вполне риторически спрашивал Вертинский в письме к заместителю министра культуры С. Кафтанову (письмо было опубликовано лишь в 1989 году в журнале «Кругозор»), а как поэт Вертинский обрел свое лицо лишь с выходом в 1991 году большого однотомника «Дорогой длинною…», куда вошли образцы всех литературных жанров, в которых иной раз работал артист. Даже к столетию со дня рождения Вертинского книга опоздала на два года…

Лишь два «возвращенца» из числа поэтов, приехав в СССР, не только ни в лагерь не попали, ни в глухую провинцию — но, напротив, оставили заметный след в той литературе, которую до недавнего времени принято было называть советской. Это в первую очередь прославленный от Парижа до Шанхая Антонин Ладинский, выпустивший в годы эмиграции пять поэтических книг. В тридцатые годы на литературном небе русского Парижа он сверкал как звезда едва ли не первой величины, но Париж и Францию он, по достоверному свидетельству Нины Берберовой, люто ненавидел. После войны он взял советский паспорт и в 1950 году как чрезмерно ретивый советский патриот был из Франции выслан; провел какое-то время в Восточной Германии, наконец, перебрался все-таки в СССР, где и попал в скором времени… на положение второстепенного исторического романиста: здесь и своих таких был эшелон с прицепом, и увечить историю они умели куда виртуозней заезжего Ладинского. Но романы его, хоть и в искореженном виде, в печать все же пошли и читателя своего тоже нашли, — увы, Ладинский слишком быстро умер (1961). Стихи его почти неизвестны в России по сей день.

Второй «возвращенец», И. Н. Голенищев-Кутузов (правнучатый племянник --">