Роман Харисович Солнцев - Древние рыбы

Роман Солнцев Древние рыбы

Воспоминание. 1963 год

В пляшущем кузове старой машины,

плюхаясь в реки, влетая в дожди,

мы проносились через осинник,

дикий малинник... нет, погоди.

Ветром и кепки и шапки сдирало

и надувало, как парус, пальто.

Сердце орало про козни тирана...

Нет, все не то.

Просто запомнились сумерки, свечи,

двор постоялый, горящая печь,

добрых хозяев невнятные речи,

хоть и казалось, что русская речь.

Это поляки... а эти вот — венгры...

Как занесло их в Сибирь, в глухомань?

Кто-то бормочет, что нету им веры.

Ты уж молчи, душу не рань.

Хоть мы ни в чем не виновны с тобою,

но согласимся, обжегшись слезою,

все впереди, все впереди:

ненависть грянет еще, погоди.

Люди родные уедут... Но вряд ли

с радостью встретят тебя вдалеке,

как привечали, когда мы озябли

на грузовике.

Здесь по единым мы жили законам,

лагерным, дружеским... Но ведь не век 

мучиться должен в краю удаленном  

чужой человек.

«Уняв на сердце боль, исчезнуть, раствориться...»

Уняв на сердце боль, исчезнуть, раствориться

в покое сладостном средь клевера и пчел...

Увидев, как висит недвижно в небе птица, —

улечься в тень ее, как будто в дом зашел...

И, молнию поймав над речкою, согреться...

и льдом со лба стереть всех горестей следы...

Все можно. Только лоб железным стал, а сердце —

кочует там, где ты...

В дверях

Пыль месил я на дороге и теперь вот здесь стою,

чтоб, споткнувшись на пороге, рассказать вам жизнь свою.

Ничего-то мне не надо — ни воды, ни сухаря.

Все блаженство, вся награда — ваша местная заря.

Ваши речки и дубравы, желудь желтый и резной...

Жить хотел я ради славы — глупый парень, что со мной?

Слава — красная заплата, как сказал большой поэт.

Хватит мне плаща заката. А покоя в сердце нет.

Я пришел, чтобы проститься с тягою волшебных стран,

откусивши, как лисица лапу, влезшую в капкан...

Мне холмы у вас дороже всех вулканов вдалеке.

Здесь дремал я средь сорожек в лодке звонкой, на реке.

Здесь я пел — и вместе с тучей, вместе с молнией летел.

Я мечтал о доле лучшей. Знал бы я, чего хотел!

Как письмишко, на пороге не сквозняк меня трясет,

а твой взгляд, слепой и строгий, мой народ...

Пропустите же! Отныне буду хоть дворы мести.

Ведь не зря мне на чужбине, в электрической пустыне,

снился сладкий дух полыни, и мороз шел по кости!

«Я стал просыпаться под утро — лежу в темноте...»

Я стал просыпаться под утро — лежу в темноте,

грехи вспоминаю свои... ощущенья морозны...

Но я говорю про себя: прегрешения те

простительны и несерьезны!

И вновь засыпаю... и вновь пробуждаюсь в тиши...

И снова себя убеждаю, но вижу — напрасно.

Ах, кто же упорствует это в глубинах души?

И все-то ему непонятно, неясно...

«Вышел к берегу, смиряя в сердце ярость...»

Вышел к берегу, смиряя в сердце ярость.

Вдруг споткнулся, спички смяв в руке.

Что ты там увидел? Это парус,

Господи, белеет вдалеке!

Средь баржей под сизой крышей дыма

и военных серых кораблей

все же это так непостижимо —

белый парус милых детских дней.

Или то волна стоит седая?

Вот обрушилась — и нет ее...

И клокочет, сладко замирая,

сердце проясневшее твое.

«Давай держаться на борту...»

Давай держаться на борту,

держаться страстно,

хоть ветер валит в темноту,

гнетет ужасно.

Давай держаться в облаках,

на гибких крыльях.

И в тесных зябких рудниках,

почти в могилах.

Легко и сдаться, и упасть,

в слезах излиться.

Но пусть над шеей волчья пасть

напрасно злится!

Себя совместно сохранят

любовь и воля.

Безверье — смерть, унынье — яд.

Держись средь поля!

Держись на бешеном ветру,

в морозном мраке.

Ты не умрешь, я не умру —

напрасны --">