Майкл Давидоу , Жорж Бувар - Московский дневник \\ Внуки первого учителя

Книгой "Московский дневник" я хотел внести свой посильный вклад в дело улучшения взаимопонимания и дружбы между американским и советским народами.

ИЗ ДНЕВНИКА

Ранним воскресным утром я смотрю в окно своей московской квартиры на Ленинградском проспекте. В прошлое воскресенье я еще был в Бронксе. И вот передо мной московское утро! Я вижу, что здесь так же, как и у нас, есть немало людей, вынужденных рано вставать и выводить на прогулку собак. Они с волнением и беспокойством следят за поведением своих любимцев. Хотя уже март и формально наступила весна, земля все еще промерзшая и очень трудно поддается царапанью. В это время года в Москве собакам приходится трудиться с большим усердием, чем их американским собратьям. На улицах Москвы собак значительно меньше, чем в Бронксе. Американцы, как и любой другой народ, любят своих собак, но наши собаки больше не являются просто домашними любимцами. Они и надежная охрана, столь же необходимая для спокойного ночного сна, как и любое успокаивающее средство. Растущая численность собак лучше, чем любые статистические данные, отражает тот лихорадочный страх, который сковал улицы наших городов.

Во дворе моего московского семиэтажного дома, в котором проживает около тридцати семей, я насчитал полдюжины собак. И среди них добродушный эрдельтерьер по кличке Пирс, названный так, вероятно, за свою британскую родословную. Пирса вряд ли можно, по нашим стандартам, квалифицировать как сторожевого пса. И уж совсем трудно предположить, что безумно любящие Пирса хозяева нуждаются в рычащем стороже. Мои московские соседи ценят своих любимых животных не за свирепость, а за нежную преданность.

Наблюдая за игрой соседского мальчика с Пирсом, я вспомнил дни собственного детства и нашу дворняжку по кличке Кли, которую мы с гордостью провозгласили "частично" фокстерьером. Почувствовав, и совершенно справедливо, в моей сестре очень доброго и отзывчивого человека, Кли однажды последовала за ней до нашего дома и прижилась в нашей семье. Мать никогда не возражала против этого незваного гостя, но и не рассчитывала на то, что он станет нашим защитником. Незадолго до появления в доме Кли умер мой отец, и мать хорошо понимала нашу потребность в живом существе, в привязанности, которая помогла бы нам, детям, перенести это горе. Не вредно напомнить о том, что любовь, а не страх является теми узами, которые связывают нас с "лучшим другом человека".

Радио изливается в душевной русской песне. На крыльях этой песни я переношусь в свое детство. Я не разбираю слов, но как знакомы мне грусть и тоска, передаваемые этими звуками, идущими из степных просторов. Это была песня, похожая на те, что пела мне моя мать. Мелодию этих песен я запомнил на всю жизнь. Россия моей матери была в ее песнях. Она с нежностью относилась к каждому слову и каждой ноте.

Мне было четыре года, когда в марте 1917 года, через несколько дней после свержения царя, мы прибыли из России в Сан-Франциско (по пути к моему отцу, проживавшему в Нью-Йорке). Отец покинул Россию незадолго до моего рождения, с тем чтобы совершить "разведочную" поездку в США.

Одним из первых шагов к тому, чтобы стать "настоящим" американцем, была попытка избавиться от моего родного языка. Должен признаться, что это был сознательный акт. Для меня, как и для всех детей, не было ничего более важного, чем желание быть "как все", принадлежать к определенному кругу ребят — ребят с Пенсильвания-авеню, моей улицы. Язык, на котором они говорили, был не просто английским — это был "бруклинский" язык. Даже бостонское произношение вызывало насмешки. Поэтому нетрудно себе представить, как мои друзья детства реагировали на русский язык.