Борис Петрович Екимов , Олег Олегович Павлов , Олег Николаевич Ермаков , Алексей Цветков , Владислав Олегович Отрошенко , Игорь Юрьевич Клех , Светлана Васильевна Кекова , Максим Амелин , Виталий Кальпиди - «Язык наш свободен»

мутирует, но все же налезает на читателя. И тут у текста появляется целесообразность. Хорошо это или плохо? Неважно. Но точно, что язык тут никаким боком ни при чем. Хотя, если честно, поэзия редко становится способом мышления. Чаще всего стихи — лишь консервные банки, в которых запаян фарш личных впечатлений. Наклеиваются новые именные этикетки (часто с отличным ярким дизайном), а внутри — одно и то же. Такое положение дел настолько отдает идиотизмом, что в конечном итоге становится таинственным.

Поэты, что бы они там себе и о себе ни говорили, всегда борются с языком и даже с речью. Во имя чего? Не знаю. Честное слово, не знаю. Возможно, они просто хотят стать ангелами.

Любой язык стремится стать мертвым языком. Литература — это длинная витрина с набором его посмертных масок. Если быстро идти вдоль этой витрины, то возникает эффект анимации. И кажется, что все оживает. А иногда даже живет.

Светлана Кекова

Само обращение к теме «творящей функции языка», как мне кажется, очень плодотворно. Но Михаил Эпштейн в своей статье фактически сводит творящую функцию русского языка к созданию новых слов. Создание новых слов — это только одно из воплощений творческой энергии языка, которая проявляется в самых разных сферах. Если мы будем оставаться на уровне «словаря» (ибо в статьях М. Эпштейна и И. Левонтиной речь идет именно об изменениях в словарном запасе языка), то, например, неплохо было бы вспомнить работу о. Сергия Булгакова «Философия имени», где он проводит различение между «первословами-мифами» и искусственными, ложными словами, образовавшимися, по мысли Булгакова, после вавилонского смешения языков. Именно эти «слова-мифы», как мне кажется, являются источниками и носителями творческой энергии языка. Булгаков пишет о том, что слова рождаются, а не изобретаются, что возникает слово ранее того или иного употребления. Слово, как считает Булгаков, — «самосвидетельство космоса в нашем духе». В слове скрыта некая тайна, и поэты в своем творчестве пытаются эту тайну открыть или хотя бы прикоснуться к ней. Тайна слова, «Адамова тайна» — одна из тем поэзии Арсения Тарковского, который пишет: «Знал, что в каждой фасетке огромного ока, / В каждой радуге яркострекочущих крыл / Обитает горящее слово пророка, / И Адамову тайну я чудом открыл». Но живой организм слова, сквозь который таинственно светится логос, может быть подменен словом падшим, удаленным от источника жизни. В стихотворении «Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был» поэт пишет: «Больше сферы подвижной в руке не держу, / и ни слова без слова я вам не скажу, / а когда-то во мне находили слова / люди, рыбы и камни, листва и трава». Подобное совпадение философской и поэтической мысли знаменательно.

Вообще творческая функция языка — вещь таинственная, и тайна эта лежит в области духа. Александр фон Гумбольдт определяет язык следующим образом: «Язык есть беспрестанное повторение действия духа на членораздельный звук для претворения его в выражение мысли»; «Язык, как в отдельном слове, так и в связной речи, есть акт, истинно творческое действие духа». Вячеслав Иванов в статье «Наш язык», осмысляя воззрения Гумбольдта на язык, пишет: «Язык, по глубокомысленному воззрению Гумбольдта, есть одновременно дело и действенная сила; соборная среда, совокупно всеми непрестанно творимая и вместе предваряющая и обусловливающая всякое творческое действо в самой колыбели его замысла; антиномическое совмещение необходимости и свободы, божественного и человеческого; создание духа народного и Божий народу дар». Если рассматривать творящую функцию в контексте такого понимания языка, то проблемы, поднятые в статьях Эпштейна и Левонтиной, приобретут новое измерение. То, что мы называем «порчей языка», или оскудением его словаря, или деградацией речи, имеет прежде всего причины духовные. Позволю еще раз процитировать Вячеслава Иванова, который, как мне кажется, исчерпывающе охарактеризовал волнующую нас проблему, анализируя состояние русского языка после революции: «Что же мы видим ныне, в эти дни буйственной слепоты, одержимости и беспамятства?

Язык наш свят: его кощунственно оскверняют богомерзким бесивом — неимоверными, бессмысленными, безликими словообразованиями, почти лишь звучаниями, стоящими на границе членораздельной речи… Язык наш богат: уже давно хотят его обеднить, свести к насущному, полезному, механически-целесообразному; уже --">