Георгий Владимирович Иванов - Мемуары. Литературные портреты

Г. В. Иванов

Мемуары
Литературные портреты

Москва
Берлин
2021

УДК 82‐94(47)
ББК 84(2=411.2)6‐449
И20

Иванов, Г. В.
И20

Мемуары. Литературные портреты / Г. В. Иванов. —
Москва ; Берлин: Директ‐Медиа, 2021. — 588 с.
ISBN 978‐5‐4499‐1877‐2

Этот невероятный Серебряный век русской поэзии… Утончен‐
ный и трагичный, яркий и мистический. Для нас, живущих в 21 веке,
кажется невозможным увидеть Блока, Ахматову, Гумилёва, Мандельш‐
тама. Но беллетризированные мемуары Георгия Иванова, одного из
крупнейших поэтов первой половины XX века, увы, получившим при‐
знание больше в эмиграции, нежели на родине, удивительным образом
погружают нас в декадентство русских символистов, бунтарский и рас‐
крепощенный футуризм, перед глазами проносятся богемные литера‐
турные салоны, дышат свободой стихи, непостижимо рождавшиеся в
Советской России. Здесь нет романтики, но есть остроумное, местами
даже язвительное повествование о событиях и людях, небанальный
взгляд на время, окутанное тайнами. Какие они — петербургские зимы?
Мрачные, промозглые — или гениальные и лиричные? Судить вам,
дорогие читатели. Но, несмотря на то, что мемуары Иванова многие
оценивают как спорные, они, без сомнения, обладают высокой художе‐
ственной и исторической ценностью.

УДК 82‐94(47)
ББК 84(2=411.2)6‐449

ISBN 978‐5‐4499‐1877‐2

© Издательство «Директ‐Медиа», оформление, 2021

Петербургские зимы
I
Говорят, тонущий в последнюю минуту забывает страх, перестает задыхаться. Ему вдруг становится легко, свободно, блаженно. И, теряя сознание, он идет на дно, улыбаясь.
К 1920-му году Петербург тонул уже почти блаженно.
Голода боялись, пока он не установился «всерьез и надолго».
Тогда его перестали замечать. Перестали замечать и расстрелы.
— Ну, как вы дошли вчера, после балета?..
— Ничего, спасибо. Шубы не сняли. Пришлось, впрочем,
померзнуть с полчаса на дворе. Был обыск в восьмом номере.
Пока не кончили — не пускали на лестницу.
— Взяли кого-нибудь?
— Молодого Перфильева и еще студента какого-то, у них
ночевал.
— Расстреляют, должно быть?
— Должно быть...
— А Спесивцева была восхитительна...
— Да, но до Карсавиной ей далеко.
— Ну, Петр Петрович, заходите к нам...
Два обывателя встретились, заговорили о житейских мелочах
и разошлись. Балет... шуба... молодого Перфильева и еще студента... А у нас, в кооперативе, выдавали сегодня селедку... Расстреляют, должно быть...
Два гражданина Северной Коммуны мирно беседуют об
обыденном.
Гражданина окликает гражданин:
Что сегодня, гражданин, на обед?
Прикреплялись, гражданин, или нет?..

И не по бессердечию беседуют так спокойно, а по привычке.
Да и шансы равны — сегодня студента, завтра вас.
Я сегодня, гражданин, плохо спал —
Душу я на керосин променял.

Об этом беспокоились еще: как бы не променять душу «на
керосин» без остатка. И — кто устраивал заговоры, кто молился,
3

кто шел через весь город, расползающийся в оттепели или обледенелый, чтобы увидеть, как под нежный гром музыки, в лунном сиянии, на фоне шелестящих, пышных бумажных роз —
выпорхнет Жизель, вечная любовь, ангел во плоти...
Поглядеть, вздохнуть, потом обратно ночью через весь город.
Над кострами искры золотятся,
Над Невою полыньи дымятся,
И шальная пуля над Невою
Ищет сердце бедное твое...

Ну, может быть, сегодня еще до моего не доберется. Чего там!
***
Петербургская сторона — Плуталова улица. Место глухое,
настолько глухое, что даже милиция сюда не заглядывает. Иначе
не обнаглел бы какой-то проживающий здесь спекулянт до того,
чтобы прибить у дверей вывеску о своей торговле. На вывеске
стоит черным по белому: «Здесь продавца собачье мясцо».
На Плуталовой живет В., занимает комнату с кухней в грязном шестиэтажном доме.
В. — бывший писатель. Что-то печатал лет пятнадцать тому
назад, чем-то даже «прошумел». Теперь пишет «для себя», т. е.
ничего не пишет, делает только вид.
В минуты откровенности — признается: «Плюнул на литературу — жить красиво — вот главное».
Он странный человек. Писанье его бесталанное, но в нем самом «что-то есть». Огромный рост, нестриженая черная борода,
разбойничьи глаза навыкате — и медовый монашеский говор.
Он то сидит неделями в своей «квартире», обставленной разной
рухлядью, считаемой им за старину, с утра до вечера роясь в
книгах, то пропадает на месяца, неизвестно куда.
— Где это вы --">