Анна Климова - Не покидай меня

Тимберлейка.

— Что мы говорили о таких словах? — не отворачиваясь от плиты, спросила Ира, постаравшись отлить в голосе суровую тональность.

— Что — низ-зя-я! — иногда Вероника отвечала с раздражающим детским кривлянием, которое выводило Иру из себя. Зная об этом и помня обидные шлепки, дочь не рисковала испытывать терпение матери и научилась ловко, как ей казалось, менять тему и тон разговора.

— Мам, а я буду блинчики с твоим клубничным вареньем. Оно у тебя в этом году очень вкусное получилось, — заискивающе пролепетала Вероника.

Ира у плиты позволила себе понимающе улыбнуться. Десятилетняя дочь росла манипуляторшей, полагавшей себя умнее других.

— Тогда принеси с балкона баночку. Там одна есть пол-литровая на нижней полке.

Веронике, по всей видимости, жутко не хотелось идти на холодный балкон, где обитала ранняя стылая весна. А Ира не собиралась подскакивать и суетиться только потому, что дочь польстила ее варенью. «Любишь кататься, люби и саночки возить», — часто говорила она детям.

— Ну, может, тогда со сметаной… Я еще не решила. Может, Ванька хочет. Пусть сходит.

Ира собралась рассмеяться, но сдержалась. Ее раздражение как рукой сняло. Интриганка! Боже, какая же интриганка.

Воспитание детей было той самой жизненной неожиданностью, к которой некоторые люди оказывались не совсем готовы. В юности Ире маленькие дети представлялись милыми, забавными существами, которых надо кормить, купать, переодевать и время от времени успокаивать. Так все и было, в принципе. С той лишь разницей, что первенец Ваня первые три года непрестанно болел и пугал всю семью. Потом появилась Вероника. Опыт, приобретенный с Ванечкой, оказался бесполезным в отношении дочери. Она орала беспрерывно до судорог. Если Ваня успокаивался от покачиваний, то Веронику те же самые покачивания-укачивания выводили из себя. Опытным путем было установлено, что умиротворяли малютку только поглаживания по спинке. И то не всегда это срабатывало. В следующий раз надо было поглаживать животик и целовать пяточки. Вероника капризничала по любому поводу и в любое время. Одна погремушка могла привести ее в восторг, а другая вдруг становилась причиной ужаса и истерического трехчасового плача. Сегодня ей нравится эта каша, а завтра от нее уже тошнит и вообще свет не мил.

А когда оба повзрослели, каждый день стал казался битвой. Битвой умов. Ира не переставала удивляться, как быстро дети учатся жить, интриговать, привирать, прятать результаты шалостей, требовать, манипулировать для достижения желаемого, любить и ненавидеть, конечно. Однако приходилось воспитывать не только их, но и саму себя. Надо было уметь отличать настоящие проблемы от тех, которые дети способны разыгрывать с наивным артистизмом. Учиться спокойствию и третейской справедливости. Эта наука давалась с шишками в довесок. Она до сих пор не могла простить себя за один случай, когда от нее крупно влетело Ване вместо злорадствующей и, как потом оказалось, кругом виноватой Вероники. Прямодушный и упрямо-обидчивый Иван очень отличался от своей вертлявой, неугомонно-стремительной интриганки сестры. И оба дитяти иной раз словно задавались целью перевернуть весь дом вверх дном. Их ссоры по десять раз на дню воспитали в Ире ангельское терпение и настоящий иезуитский талант все разруливать ради одного часа покоя. Впрочем, если бы не суетливая заботливость Лени и не его телячье мягкое спокойствие, Ира точно свихнулась бы.

Она всегда считала, что ей недостает здравомыслия, а это очень важно в жизни. Здравомыслие — удобная веревочка, которая никогда не подведет. Был в ее жизни один сумасшедший момент, но вспоминать о нем Ира не любила, потому что… он слишком походил именно на сумасшествие.

Леня ей нравился. Она испытывала симпатию к нему за спокойствие, тактичность и деликатность. А еще за то, что Леня всегда знал, когда говорить, а когда молчать. Во всяком случае, он этому научился за тринадцать лет брака. Он был из хорошей, прилежной, аккуратной семьи, в которой бывшая балерина и писатель, дружно старившиеся в пятикомнатной «сталинке», жили по простому распорядку, не менявшемуся десятилетиями. Иру очаровывали семейные обеды Заботиных. Свекровь всегда накрывала стол крахмальной скатертью без складок, сервировала старым семейным фарфором и серебром. Суп вносила в чудной белоснежной супнице, из которой, словно орудие, торчала ручка поварешки.

--">