Анна Климова - Не покидай меня

однако Леня знал и чувствовал все нюансы этой равности, как люди могут различать день и ночь.

Тихий темный коридор, уставленный книжными шкафами, тянулся до самого тупика его собственной комнаты. Из кабинета отца слышался перестук и звяканье пишущей машинки. Олег Иванович, кажется, не выносил даже само слово «компьютер», потому одной из мучительнейших обязанностей Лени была починка механического печатного монстра, а также поиск и заправка новой ленты.

Леня с трудом борол в себе желание идти по коридору на цыпочках.

Он не жил с родителями около десяти лет, и комната была похожа на фотографический снимок — все и всегда неизменно на своих местах.

Незаметно, исподволь за десять лет Виктория Павловна изгнала отсюда даже малейшие следы, оставленные невесткой, — безделушки, надоевшую самой Ире бижутерию, книги. Словно и не было трех лет Ириной жизни здесь. Разве что остались фотографии внука… И на них Ира тоже не видна.

Все здесь было Лене знакомо и привычно до оскомины — диван-кровать, большой письменный стол, шкаф с книгами, ненавистное пианино. Телескоп у окна, футбольный мяч, который никогда не пинали ногами, модель дирижабля под потолком, большая карта Советского Союза на стене, круглый коврик на полу (жутко дорогой, привезенный из Ирана Олегом Ивановичем). Ни пылинки. Ни пятнышка. Ни клочка бумаги. В стакане все карандаши заточены.

Леня заходил в эту комнату редко. Небольшая комната с высоченными потолками всегда казалась ему колодцем, в который его поместили в детстве и из которого ему удалось сбежать на волю только взрослым человеком. Хотя именно здесь ему спалось так хорошо, как ни в одной кровати после. Здесь он не видел снов, ни о чем не тревожился, ни о чем не думал. Сознание как будто проваливалось в темную яму, убаюкивавшую отсутствием ожидания чего-либо. Здесь не было вопросов, на которые надо было искать ответы. Здесь он снова становился ребенком, главная забота которого — успеть вовремя занять место за обеденным столом.

На столе, прямо по центру, лежала обещанная книга. Точно такая же стояла в его библиотеке. Зачитанная и залистанная, конечно, но такая же. Леня усмехнулся. Все как всегда в его семье. В детстве на день рождения ему два года подряд дарили совершенно один и тот же самолет Ту-134. Вплоть до номера на пластмассовом фюзеляже. У него было два «Дон Кихота» и три одинаковых шарфа. Внимательность родителей к деталям быта и семейных церемоний странным образом не распространялась на людей вокруг. Они жили так, словно никого не видели. Или не желали видеть. Главной добродетелью редких гостей в доме Заботиных во время нечастых семейных торжеств считалась счастливая способность оставить все как есть. Леня в своей протестующей юности иной раз еретически думал о том, что родители были бы совершенно счастливы, если бы гости умели слегка парить и просматриваться насквозь. И уж совершенно замечательные гости — молчаливые гости.

С книгой в руках Леня грузно повалился на диван. Французские новеллы убеждали, что мошенники, плуты и сластолюбцы кочевали из века в век. Отец одобрял подобную литературу. «Такие книги учат жизни», — говорил он, искренно в это веря. Мать с ним не спорила, хотя всегда предпочитала напыщенно-добродетельных английских романистов XIX века. И когда Виктория Павловна обнаружила отсутствие на бра в передней одной хрустальной «висюльки», предоставила разбираться с «вором» Олегу Ивановичу. Побрякушка нашлась, конечно, в жестяной коробке Лени и была водворена на место, но после этого мать целый месяц окатывала сына леденяще-викторианским холодом молчания.

Вспоминать об этом Лене было стыдно. Не смешно или неловко. Стыдно. Виктория Павловна умела преподавать уроки жизни лучше книг.

Чтобы не думать об этом, он вчитался в книгу и незаметно для себя глубоко и спокойно уснул. Как всегда…

Ира

Ей почти никогда не удавалось побыть наедине с собой. Хотя порой очень хотелось. Груз чужого присутствия давил непрестанно, и, казалось, этому не будет конца.

— Мам, а блин уже горит, — нараспев заметила Вероника, усердно изображая из себя художницу за кухонным столом.

Задумавшаяся Ира молча смела сгоревший блин в мусорное ведро и вылила на сковороду последнюю порцию теста.

— Ты бы рисовала в комнате, — намекнула она.

— Ваня мне мешает, — сказала дочь.

— Чем же?

— Тем, что он дурак и кривляется под своего --">