Анна Климова - Не покидай меня

сесть в кресло, чтобы было удобнее. Многие вещи на пространствах родительского дома играли странные роли, неестественные в других домах, но вполне естественные здесь, в этом ирреально упорядоченном мире тишины, тайны и полумрака. Всю Ленину жизнь здесь всегда было жарко, пахло бумагами и слегка кофейными зернами, которые мать неизменно молола на старинной ручной мельнице ровно в полдень.

Свою куртку он с подчеркнутой осторожностью и аккуратностью повесил на рогатую вешалку рядом с пальто отца и слегка облезлой шубкой матери. Вязаную шапочку сунул в рукав куртки и еще раз пригладил ее. Она не должна была топорщиться. Это важно. В небольшом обувном ящике под вешалкой нашарил домашние туфли. Его собственные. Навсегда.

Сейчас только услышал он тихий ритмичный звук, доносившийся из далекой кухни. Двери кухни, что являлось законом, были закрыты, поэтому и звук этот расслышать было трудно. Леня подхватил сумки и, выключив бра, направился на звук. Вообще-то он не нуждался в этом доме в подсказках и ориентирах. Вещи здесь не покидали своих мест десятилетиями. Он мог бы пройти по всем комнатам с закрытыми глазами.

Мать стояла у окна и вертела ручку кофемолки. Она чуть улыбнулась и подставила щеку под Ленин поцелуй.

— Здравствуй. Не шуми, пожалуйста, — сказала она, не прерывая сильных вращательных движений. — Отец час назад сел работать.

— Да, мама, я понимаю, — привычно ответил он, испытывая детскую робость, ведь и взрослым он вынужден подчиняться твердым правилам, пугавшим когда-то своим необъяснимым постоянством.

— Ты привез апельсины? — поинтересовалась мать, глядя сквозь белесую паутину штор во двор.

— Ты говорила о яблоках, мама, — ответил он испуганно, замерев с замороженной курицей в руках. Пакет с яблоками достать он еще не успел.

— Вот как? — она бросила на него взгляд «в самом деле? странно…», после которого он всегда чувствовал себя виноватым. Даже если был уверен в своей правоте, сразу начинал сомневаться. Но Леня научился обходить это чувство, как препятствие на дороге. Еще больше времени заняла наука не оглядываться потом.

Мать перестала молоть и поставила кофемолку на стол. Леня любил смотреть, как она двигается. Виктория Павловна сохранила грацию и артистизм балерины даже на пенсии. Плавный взмах руки, и рядом с кофемолкой появляется фарфоровый кувшинчик с крышкой. Изящные пальцы выдвигают игрушечный ящичек внизу мельнички, переносят его к кувшинчику и высыпают туда только что намолотый ровно на сутки кофе. После чего все предметы возвращаются на свои места. Балетный пируэт. Он видел его так часто, но все равно не мог бороться с гипнотическим ритмом, который мать привносила во все, к чему прикасалась.

— Ты стоишь с открытым ртом, — сказала Виктория Павловна, укладывая курицу в морозильник древнего холодильника.

— Что? — чуть встрепенулся Леня и мысленно выругал себя за это «что».

— Ты же знаешь, я не люблю повторять фразы. Тем более, я уверена — ты расслышал, — она говорила ровно и спокойно, как привыкла всегда. Он покраснел и вытащил из сумки последний пакетик — с финиками, к которым мать была неравнодушна. Конфет она не ела с молодости, но относительно фиников не могла удержаться.

— Спасибо, дорогой, — смягчилась она, пряча пакетик в резную кедровую шкатулку. — Ты останешься обедать?

В другой раз он отказался бы, придумав что-то, но проклятые апельсины… Они давили на него укором.

— Да, если я вас не стесню, — ответил он, складывая для удобства сумки в небольшой пакет.

— Не говори ерунды, — чуть с нажимом отозвалась Виктория Павловна, обмывая тонкие кисти рук над раковиной и повязывая чистейший фартук с кружевными оборками, который делал ее похожей на престарелую школьницу. — Подожди в своей комнате. Я позову. Кстати, там для тебя подарок. Отец наткнулся в букинистическом на прекрасный экземпляр французских новелл. Ты как-то рассказывал, что тебе они нравились… Ну, ступай, милый. Не мешай мне.

Мать слегка подтолкнула его к двери. По каким-то своим таинственным причинам она не терпела присутствие кого-то на кухне во время готовки. Время, когда Леня жил у родителей с Ирой, вспоминалось ему со стойким чувством неловкости. Виктория Павловна терпела невестку на кухне, и это терпение отравляло сам воздух так, что кусок в горло не лез. Мать в отношении каждого человека на этой планете умела казаться эмоционально ровной, --">