(Леди Феникс) - И вспыхнет лед (СИ)

выдыхает как-то устало, дергая дверцу со стороны водительского места — и Кузьма, сам не понимая как, оказывается на соседнем сиденье, попутно набирая номер отца.

У Виктории Михайловны в машине пахнет дорогими духами и пряной горечью крепкого кофе — и скрутившее дикое напряжение вдруг отступает, наконец позволяя полноценно вдохнуть.

— Ну что там?

Виктория Михайловна от окна разворачивается слишком поспешно; так же нетерпеливо, с облегчением явным, сдергивает с плеч насквозь пропитанный больничным духом белоснежно-хрустящий халат. И Шмелеву кажется — ведь только кажется же? — что в голосе ее искреннее участие.

— Все нормально. Диагноз не подтвердился. Просто гипертонический криз. — Фразы рубленные и утомленные; плохо скрытая тревога во взгляде. И сейчас, глядя на этого непривычно собранного и серьезного парня, Вика не верит даже, что это тот самый хамоватый насмешник Шмелев — воспоминания о первой встрече глянцево-яркие и странно-отчетливые. А сейчас ей совершенно необъяснимо хочется мимолетно сжать его руку и выдать это бессмысленно-затертое уверение про "все хорошо" и "наладится".

Необъяснимо ли?

Ведь Вика помнит — помнит, как это страшно: мельтешение белых халатов, резко бьющий едко-лекарственный запах, казенно-безликие фразы врача, опрокинутая на плечи безысходность и рядом — никого.

Вика помнит, как это страшно — терять.

Дымчатая вуаль подступающих сумерек мягко стелется по шоссе; застиранно-белое небо набухает скорым дождем.

Виктория Михайловна снова за рулем — молчаливая, отстраненная и сосредоточенная. Предложение поехать вместе на такси зарублено на корню, но Шмелев и сам не отдает себе внятного отчета, кой черт его дернул снова сесть к ней в машину, и только запах новых сидений, французских духов и кофе по венам льется странным покоем — и не это ли есть ответ?

— Виктория Михайловна, спасибо вам еще раз. И что Макеева уговорили, и что...

— Я просто сказала то, что думаю, — обрубает сухо, не сводя взгляд с дороги. — Никакие дела, проблемы, работа, матчи... ничего нет важнее семьи, родных и близких, ничего...

И что-то рвется, сбоит в ее голосе на последних словах — но Шмелев, сбитый трелью звонка, пропускает горькие ноты. Только замечает вдруг, как Каштанова, удерживая одной рукой руль, а другой прижимая мобильный к уху, моментально-резко бледнеет — будто все краски разом стерли с лица.

— ... Нет, меня не интересует! Я же еще год назад просила вас удалить этот номер из вашей чертовой базы!..

Мобильный со стуком летит на пол салона; в голосе у неизменно выдержанной Виктории Михайловны красной нитью проходит больная дрожь. Шмелев даже поразиться не успевает — рвется вперед, перехватывая руль из ослабевших рук и в последний момент отводя машину от лобового столкновения с ближайшим столбом. Отшатывается на сиденье, пытаясь дышать; сердце в груди навылет грохочет — и не столько от страха.

Потому что неизменно выдержанная спортивный директор вдруг, беспомощно опуская плечи, утыкается лицом в ладони — дрожит.

— Виктория Михайловна, что-то прои...

Давится дурацки-дежурным вопросом и жгучим недоумением — Каштанова, медленно, будто надломенно выпрямляясь, неловко утирает лицо ладонью; дышит часто и рвано — будто воздух в легкие не идет. И, глядя на извилистые змейки потекшей туши на выбеленных бледностью щеках, Шмелев в первое мгновение глохнет от желания просто...

Просто неуклюже притянуть ее к себе. Просто бережно стереть влажные потеки кончиками пальцев, а потом невесомо коснуться трясущихся плеч и как гребаную мантру повторять, что все обошлось.

Но вместо этого резко дергает за ручку двери, вываливаясь в вечернюю преддождевую хмурость; жадно глотает едкий бензиновый дух и запах дорожной пыли.

Не дышится.

— Простите меня. — Каштанова дверью хлопает приглушенно; прислоняется к боку машины — и Кузьма готов поклясться, что это просто в стремлении на ногах удержаться. — Наверное, вам и правда нужно было поехать на такси. А то из-за меня чуть... — Сглатывает поспешно; взглядом отстраненно полирует световое пятно ближайшего фонаря. — Просто я сегодня... Моей дочери сегодня исполнилось бы четыре года. — И тон

--">