Каролина Инесса Лирийская (Каролина Инесса Лирийская) - Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

вас ведь дошла весть?

Они добирались до города очень неспешно. Марье нужно было время подумать над увиденным, и она не стала гнать коня, хотя волкодлаки и предупредили ее, что на границе Лихолесья может быть опасно. Лес поблек, не переливался птичьим щебетом. Что-то мучительно стискивало сердце Марьи — предвестие чего-то небывалого, сильного, грозящего смести ее, словно бурливое течение Смородины-реки…

— Готовится война, — выдавила другая ягинишна, не отличавшаяся от сестры ни лицом — они оба были суровые, как будто из камня тесаные, — ни толстой косой, переброшенной через плечо. Только по цвету волос и глаз Марья различала их. — Вы отправитесь на битву, королевна? — вдруг дерзко спросила стражница, неровно проводя широкой ладонью по рукояти меча. Ее конь волновался. Они ждали крови.

Марья знала, как нечисть косо глядит, как шепчется за спиной. Доколе Кощей бесился в мире людей, очаровывая княжон мановением руки, они не сказали бы ему ни единого слова. Но он привел человека в дом, взял ее в жены и провозгласил королевной Лихолесья. А значит — на ней тот же венец и те же цепи.

— Отправлюсь, — твердо проговорила она. — Отправлюсь и пожгу их дома, наполню их реки кровью и обернусь тенью, закрывающей им солнце. Мне имя Марена, и я поведу вас против Китеж-града, ягинишна… Если они посмеют ступить в наши земли.

Стражница склонилась низко, и конь ее тоже молчаливо наклонил голову, жмясь к земле.

Ворота остались позади, но думы Марьи не стали светлее. Что-то холодело в груди, словно там по чьей-то злой волшбе разрастался лед. Свита молчала — они научились чувствовать ее настроение, не встревая без нужды. Она в раздумьях проезжала по узким улочкам, не обращая внимания на неживые лица, повернутые к ней, как цветы — к солнцу. Посад был ужасающе тих, нечисть шуршала за спиной…

Лишь миновав площадь, ряды, где небойко шла торговля, Марья почувствовала тонко пробивающуюся радость: она не видела супруга долгие дни, и благие новости о возвращении Кощея заставили ее улыбнуться. Впереди темнел дом.

Кощеевы хоромы всегда встречали ее шумом и перезвонами. Когда Марья прибыла, она услышала, как надрывается колокол позади: значит, сбирали народ, поведывали о новостях. Она сердито стиснула зубы, представляя, в какое волнение приведут нечисть эти вести. Одно дело — пересуды, шепотки, но совсем иное — если им прорычат об этом пограничники. Однако и утаить от них они не могли…

Она распустила свиту. Последней подле нее осталась Любава, но Марья понимающе улыбнула и велела идти и ей — ведьма сразу ободрилась; она была той еще болтушкой, и сейчас наверняка побежала к поварихам судачить о стреле с белым оперением. Навстречу Марье выкатился мальчишка-конюх, маленький упыреныш, но она пока не рассталась с Сивкой — шла, ведя его на поводу. Около конюшен ее дожидались: Марья издали увидела строгую фигуру Кощея, стоявшего поодаль, у ограды. Сердце радостно подскочило, и она почти забыла об убитом вепре и людской напасти. Кощея не было две седьмицы, и Марья успела бешено истосковаться, поэтому ускорила шаг.

Но Кощей, глубоко задумавшись о чем-то, не замечал ее; его темные глаза, казавшиеся Марье ночными, топкими, были устремлены куда-то вдаль. Оглядев мужа, Марья с поистине женским расчетом заключила, что он отощал без нее, да еще и забыл о гребне: длинные черные волосы, с которыми она любила играться, не блестели смолянисто, как обычно, а были небрежно переброшены за спину. На Кощее, как и на ней, был неброский наряд: рубаха да шаровары, самое верное для верховой езды. На поясе красной змеей обвивался кушак, который повязала Марья перед отъездом.

— Ваня? — позвала Марья, легонько тронув его плечо.

Он очнулся, увидел ее, и по бледному лицу скользнула улыбка. Задумчивость еще не спала с Кощея, но он с радостью потянулся навстречу, заключая ее в объятия. Марья ненадолго позволила себе ослабнуть, прижаться к мужу и не думать о тревогах, ласкаясь щекой к его щеке, как кошка. Кощей вдохнул — почувствовал на ней запах леса и скачки, рассмеялся — рокочущий звук, зародившийся в его груди, был приятнее всего на свете. Он скользнул рукой по ее волосам, накрутил на палец золотые прядки, выбившиеся из кос, венцом обнимавших голову.

— Как охота, моя соколица? — спросил Кощей, ненадолго

--">