Николай Николаевич Брешко-Брешковский - Ряса и кровь

адвокатъ и прокуроръ добились чрезвычайно милостиваго суда.

Судьи покинули залъ, удалившись для совѣщания. У всѣхъ были виноватыя лица. Избѣгали смотрѣть въ глаза другъ другу, какъ соучастники нехорошаго дѣла, за которое и сейчасъ краснѣешь, а потомъ будешь краснѣть еще больше.

Молодой судья ясно и открыто глядѣлъ на всѣхъ и требовалъ смертной казни. Остальные съ изумительнымъ единодушіемъ накинулись на него. Этимъ единодушіемъ они словно пытались подчеркнуть какое то подобіе моральныхъ силъ, которыхъ не было, да и не могло быть.

— Богъ съ вами! Что вы въ самомъ дѣлѣ? Это вамъ не предвоенныя времена, когда была тишь, да гладь… Вы слышали рѣчь прокурора? Ужъ если онъ забилъ отбой, онъ, это гранитное изваяніе, такъ чего же намъ лѣзть на рожокъ?

Другой сказалъ:

— Надо, батенька вы мой, учитывать обстановку, а вы либо не желаете учитывать, либо вы необыкновенное существо о двухъ головахъ. А мы обыкновенные смертные и у каждаго изъ насъ по одной головѣ… Живемъ сегодняшнимъ днемъ въ полномъ невѣдѣніи, что принесетъ намъ завтрашній?.. Другими словами, сегодня мы разстрѣляемъ Мардарія, а завтра сами будемъ болтаться на фонаряхъ… Теперь вы понимаете? Молодой судья хотя и не „понялъ", однако, противъ нѣсколькихъ идти не могъ и побѣда осталась за этими нѣсколькими, а не за нимъ.

Мардарія приговорили къ двумъ годамъ каторжныхъ работъ. Но, такъ какъ подсудимый здоровьемъ былъ слабъ, то каторгу замѣнили тюрьмою.

И онъ вернулся въ свою камеру съ оттоманкою, обиліемъ ковровъ и мягкихъ подушечекъ. Приношенія, какъ цвѣточныя, такъ и съѣстныя съ каждымъ днемъ увеличивались. Увеличивались прямо пропорціонально числу нараставшихъ поклонницъ Мардарія. О, если бъ онѣ могли посѣщать его, какой длинной вереницей тянулись бы въ нетерпѣливомъ ожиданіи поцѣлуя руки, той самой, которую онъ обвязывалъ на ночь сырой телятиной.

А событія, при которыхъ всѣ члены столичнаго суда по-своему же собственному образному выраженію могли повиснуть на фонаряхъ, не замедлили развернуться.

И, какъ почти всегда въ подобныхъ случаяхъ, событія хотя и ожидаемыя, пришли совсѣмъ „неожиданно". Королевская семья только потому не пала жертвой въ первую очередь, что къ счастью для себя находилась за-границею. Мятежъ начался съ пулеметной и ружейной стрѣльбы, съ поджиганія министерствъ, судебныхъ учрежденій и съ тюремъ, откуда, конечно, выпущены были всѣ преступники. Часть войскъ присоединилась къ бунтовщикамъ, часть держала „нейтралитетъ“ и чернь съ помощью солдатъ легко справилась съ полиціей и жандармеріей, до конца вѣрными своей присягѣ и своему долгу.

На улицахъ появились вооруженные до зубовъ субъекты со звѣрской внѣшностью и далеко не чисто говорившіе на мѣстномъ языкѣ. Раньше ихъ никто не видѣлъ, а теперь они все взяли въ свои руки и по ихъ приказу шли поджоги, разстрѣлы, ограбленія ювелирныхъ магазиновъ, казначействъ, банковъ.

Шайка подчинила себѣ весь городъ, а сама шайка въ свою очередь была подчинена Бендерскому. Онъ появился въ день мятежа; появился не въ скромномъ штатскомъ костюмѣ, какъ всегда ходилъ, а въ кожаной курткѣ, въ кожаной фуражкѣ и съ двумя револьверами.

Этотъ человѣкъ всюду поспѣвалъ и всюду сѣялъ смерть, насиліе и самую свирѣпую ненависть.

Столь же тщеславный, сколь и честолюбивый, какъ и всѣ революціонеры, болѣзненно жаждущій властвовать, Бендерскій хотѣлъ быть вождемъ народныхъ массъ и совсѣмъ не хотѣлъ дѣлить съ кѣмъ нибудь право безчинствовать, убивать и обогащаться, другими словами пожинать плоды „революціонныхъ завоеваній

Въ общемъ картина знакомая, примелькавшаяся за послѣдніе годы. Это — время, когда старая власть ушла, вѣрнѣе ее ушли, смели и явилась на смѣну ей новая, буйная, кровавая, но только, только начинающая расправлять разбойныя крылья свои. Захлебывающаяся „строчка" пулеметовъ, оружейные выстрѣлы, сухіе, короткіе. Звонъ разбиваемыхъ прикладами оконъ, зеркальныхъ витринъ. Тащатъ какихъ то окровавленныхъ людей и визжащихъ, растерзанныхъ женщинъ…

Все можно, все позволено, все хорошо. А надъ этимъ „всѣмъ" къ блещущимъ яснымъ, солнечнымъ небесамъ, словно желая копотью покрыть ихъ нѣжную лазурь, чернымъ куревомъ подымается дымъ пожаровъ…

Пожаръ средь бѣла дня — куда болѣе страшенъ и болѣе жутокъ, чѣмъ пожаръ ночью. Потемки скрадываютъ то, чего не можетъ скрыть день.

Ночной пожаръ — эффектное, декоративное зрѣлище. А когда жалкое, грязное --">