Наталья Гимон - Дичок. Сказки дедушки Корая

сам себя шёпотом укорил он. И удивлённо замер, услышав:

– Нет, не надо короче. Длиннее можно…

– Так ты не спишь ещё?

– Как бы я могла проспать свою сказку? – не открывая глаз ответила малышка. И Корай негромко засмеялся.

– Ах, ты, хитрюга! – Потом поднялся и, укладывая её поудобнее на свою постель, произнёс, глядя на улыбающееся сквозь сон личико: – Спи спокойно, птаха неугомонная.

Он взял сермягу и уже подошёл к двери, когда из спального угла до него долетел чуть заплетающийся ото сна голос:

– Дедушка Корай, а как же мне с маминым знаком-то быть?

– А чего с ним не так? – удивлённо обернулся старый сказочник.

– Ну, так я же… а у вас – Великий Отец…

– Знаешь, Кайра, – мягко прервал тот девочку, вернулся к лавке и присел с краю. – Есть у моей сказки и другой конец. Как и просил росточек, забрал человек в свой сад маленькую яблоньку, и выросла она кудрявым деревцем, красавицей и отрадой, среди ухоженных сестриц своих. Вот только такой же, как они, яблонька так и не стала. И пусть жила теперь размеренно и беззаботно в тепле и довольстве, никто не сказал бы, была ли она по-настоящему счастлива. Ведь, скорее всего, став садовым деревцем, она позабыла о своём братце и разучилась понимать его пение и сказы, потому как это ей стало уже совсем не нужно. Вот только в тот момент потеряла она что-то важное, часть себя потеряла… Но это лишь другое окончание сказки. И которое из них счастливее – решать только тебе самой. Спи.

Он легонько потрепал малышку по волосам и, погасив светец, вышел из дома.

Бесшумно притворив за собой дверь, Корай на миг остановился на верхней ступеньке крыльца, привыкая к темноте ночи. Внизу, под липкой, едва различимые, сидели двое. Первая тень, массивная и сгорбленная, принадлежала мужчине. Обхватив голову руками, он замер, не замечая ничего вокруг, и только присмотревшись, можно было заметить, как едва раскачивается взад и вперёд его тело.

Вторая фигурка была стройной девушкой, которая, обняв себя за плечи руками, сидела совершенно неподвижно, глядя, видимо, куда-то прямо перед собой. Толстая в кулак, длинная светлая коса тянулась к ступеням крыльца по напряжённой прямой спине, обтянутой белой тканью тонкой рубахи.

– У тебя дочь замерзает, а ты сидишь, словно на по́минах, – с ледяным укором в голосе произнёс Корай.

Мужчина резко обернулся и просипел:

– Отец Корай, дочка моя младшая…

– Здесь, – кивнув, спокойно закончил за пришедшего старец. Тот подскочил и ринулся было в дом травника, но жёсткая ладонь упёрлась ему в грудь. – Зачем Ирсэ с собой приволок-то?

Севал вздрогнул и растерянно оглянулся на замершую у крыльца девушку, словно впервые увидел.

– Так, сама…

– Сама?.. – Корай перевёл задумчивый взгляд на мёртвенно-бледное девичье лицо. – Ну, раз сама, значит и правда не со зла… Ты вот что, Севал, – вновь обратился он к мужчине, – ступай домой и о дочери позаботься. А Кайра пусть эту ночь у меня побудет. Ей это сейчас нужно. А завтра с утра я её домой отправлю. Утро-то оно всегда мудренее вечера бывает… И не вздумай под окнами у меня сидеть! – грозно прикрикнул и добавил уже тише, тяжело присаживаясь на ступеньку под липкой и прислоняясь к ней спиной: – Мне сегодня одному здесь ночь коротать… Да! Ирсэ! – вдруг, словно опомнившись, позвал травник. – У неё кроме вас здесь никого нет. Да и не только здесь – в целом мире никого. А ты для неё – свет в окошке. И ради вас, ради вашего счастья она на многое пойдёт. У неё это в крови. В той самой, которой ты её сегодня укорила. Не забывайте об этом.

Девушка опустила лицо в ладони и затряслась в беззвучном рыдании.

Когда Севал с дочерью растворились в темноте, Корай, откинув голову на серый ствол деревца, закрыл глаза. Многоглазая ночь, глядя на землю с непроглядно-чёрного неба, склонила голову на бок и загадочно улыбалась одинокой фигуре, замершей под ветвями маленькой липки. И вдруг взмахнула невидимым прутиком, и потекли с заливных лугов, с берегов озёр и рек бесчисленные стада изменчиво-пушистых туманов. Нетерпеливо свиваясь кольцами, словно подбрасывая вверх тонкие копытца, беззвучно врывались они на улицы спящего селения. В каждый двор пристроила тихая пастушка по одному-двум барашкам. И теперь те медленно засыпали до утра под окнами тёмных домов, готовясь истаять под яркими лучами проснувшегося в свою пору солнца. А до той поры несколько бесплотных бяшек неспешно крутились вокруг будто задремавшего старца, --">