Михаил Михайлович Просекин - Встречный пал (журнальный вариант)

Михаил Просекин Встречный пал Повесть

Глава первая

Прошелестев водою, «Комета» чиркнула бортом о навязанные у дебаркадера автопокрышки, в низу ее что-то всклокотало, унялось, и она как бы облегченно раздохнулась.

В преддверии новых впечатлений и открытий, сулимых поездкой, Чувалов возликовал душою и зашел в гулкий, настывший за ночь салон. Он занял место у иллюминатора, чтобы можно было видеть берег и, пока люди устраивались, пока «Комета» не отвалила, впал в состояние отрешенности: видел, чувствовал окружающее притупленно, отторгая сознанием все, что не давало полезных, годных на что-либо сведений. Это его свойство не было врожденным, оно нажилось в последние два-три года как защитное средство от лавины поступающей отовсюду информации. Он уже мог спокойно переносить череду совещаний, так как из всего наговоренного усваивал самое необходимое, мог не дать бесплодной речи завладеть вниманием. Механическая способность выключаться из действительности, имела, вероятно, свое назначение — копить, удерживать физическую энергию с тем, чтобы в нужный момент она применялась с большей отдачей.

«Комета» выпустила пронзительно-истошный вой, взнялась на своих крыльях и полетела срединой фарватера вниз по течению. Расстояние сминалось, как по мановению пальца. Чувалов подумал о том, что река стала напоминать проезжую дорогу; что если какие рыбы оказываются под днищем этакого судна, то, возможно, не успевают шмыгнуть в глубину и, ополоумевшие, замирают на месте; что, едучи подобным способом, уже не услышишь ни чокота птиц, ни всплеска рыбешки, ни человечьего крику... И тут его неизвестно с чего ожгло мгновенно созревшее понимание того, что время, отпущенное ему на жизнь, с недавней поры стало идти быстрее, сокращаться, подчас отлетать совсем невкушенное и безрадостное. В самом деле, если раньше он хорошо видел прожитые годы, соотнося с ними этапы повзросления и возмужания, то теперь они представлялись в целом, затяжным периодом. Недавно вот была зима, ждал весны, дождался и не заметил ее, как бы пропустил мимо себя. Уже закрутилось лето, мелькнет и оно, а там снова зима... Всегда так будет отныне, что ли?

Уже основательно засыпая, Чувалов с мелькнувшим неудовольствием воспринял то, как рядом с ним уселся кто-то из пассажиров. На нем был современный полукафтан цвета и жесткости наждачной бумаги, с разношенными петлями и виснущими на нитках пуговицами. Имелась и шляпа; на ленте ее выступали соляные осыпи, подъемы и спуски, географические линии. В кратере шляпы валялись палые листья и лопнувшие тополевые почки. С хилой грудкой, узкоплечий и тонкошеий, он сидел в своем одеянии как-то далеко, словно шелкопряд в коконе. Возле ноги у него была прислонена гитара в дерматиновом чехле.

— А я вас помню! — назидательно вскинув сухонькую руку, проговорил он как бы из милости. — Евгений Михайлович? Так, по-моему!

— Верно, — подтвердил Чувалов.

— Вы с меня допрос снимали по делу главбуха из филармонии. Помните?

— Дело помню, а вас нет, — сказал Чувалов.

— Ну понятно, где там было... Одних свидетелей человек сорок прошло. А знаете, что бухгалтерша после суда заявила? Обещаю, дескать, вплоть до Москвы дорогу деньгами выложить и, мол, добьюсь отмены приговора. Такое вот интервью дала.

— Уймется. Не первая она и не последняя.

— Как знать.

— Вспомнил вас, — сказал Чувалов, внезапно захотев свести дорожное знакомство. — Вы пропагандист музыки, как, помнится, себя называли. Что, в филармонии и впрямь такая должность существует?

— Да нет, конечно. Это образ.

— Кем вы там служите?

— Сам точно не знаю. Администратором, кажется. Да, так оно и есть. Но величать себя администратором, согласитесь, не каждый осмелится. А по совести, я вымогатель.

— И это образ?

— Увы, ближе к истине. Давайте-ка перезнакомимся получше, — он бережно снял шляпу, точнее вывел из нее голову, и Чувалов догадался, почему в ней держится сор. — Зовут меня Гурием, по фамилии Кулеш.

— А по отчеству? — весело спросил Чувалов.

— Не надо употреблять мое отчество. Одно время меня считали композитором и, как любого автора сочинений, возглашали звучно и убедительно — Гурий Кулеш. Имя вот сохранилось, а звание --">