Мигель де Сервантес Сааведра - Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

ничего смѣшнаго и непримѣнимаго къ дѣлу; оно просто и примѣнимо какъ нельзя болѣе.

— Вы медлите сообщить намъ его, сказалъ священникъ.

— Не тороплюсь, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, потому что, правду сказать, боюсь, чтобы члены государственнаго совѣта, услышавъ о немъ, не приписали его себѣ.

— Что до меня, замѣтилъ цирюльникъ; то клянусь предъ Богомъ и людьми, не говорить о немъ ни королю, ни Роху и ни единой живой душѣ, какъ это поется въ пѣснѣ священника, въ которой увѣдомляютъ короля о ворѣ, искусно уворовавшемъ у него сто дублоновъ и иноходца мула.

— Не слышалъ этой пѣсни, сказалъ Донъ-Кихотъ, но вѣрю вашей клятвѣ, знаю васъ за прекраснаго человѣка.

— Еслибъ вы вовсе не знали его, замѣтилъ священникъ, то я готовъ былъ бы головой ручаться, что онъ будетъ, въ этомъ случаѣ, молчатъ, какъ нѣмой.

— А вы, отецъ мой! какое ручательство представите мнѣ за себя? сказалъ Донъ-Кихотъ священнику.

— Мое званіе, отвѣчалъ священникъ, обязывающее меня хранить довѣряемыя мнѣ тайны.

— Въ такомъ случаѣ, скажу я вамъ, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, что еслибъ король, при звукѣ трубъ, воззвалъ во всѣмъ странствующимъ рыцарямъ Испаніи, повелѣвая имъ собраться въ назначенный день во двору, то когда бы ихъ явилось не болѣе шести, и тогда, я увѣренъ, нашелся бы между ними такой, который положилъ бы конецъ могуществу невѣрныхъ. Въ самомъ дѣлѣ: не знаемъ ли мы битвъ, въ которыхъ одинъ рыцарь сражался съ двухсотъ-тысячными арміями и побѣждалъ ихъ, точно цѣлая армія представляла одну голову для отсѣченія. Великъ Господь! Да, еслибъ жилъ теперь славный донъ-Беліанисъ, или хоть простой отпрыскъ Амадисовъ Гальскихъ, и сразясь съ ними туровъ, клянусь, я не желалъ бы очутиться на мѣстѣ турка. Но потерпимъ, Богъ не покинетъ своего народа и пошлетъ ему рыцаря, быть можетъ, менѣе славнаго, за то столь же безстрашнаго, какъ рыцари временъ минувшихъ. Дальше я молчу, Богъ меня слышитъ.

— Пресвятая Богородице! завопила племянница. Провались я на этомъ мѣстѣ, если дядя мой не намѣренъ сдѣлаться опять странствующимъ рыцаремъ.

— Да, да! сказалъ Донъ-Кихотъ. Рыцаремъ былъ я и рыцаремъ я уѵру. Пусть турки восходятъ или нисходятъ, какъ имъ будетъ угодно; пусть они развертываютъ все свое могущество, я говорю одно: Богъ меня слышитъ.

Въ отвѣтъ на это цирюльникъ попросилъ позволенія разсказать одну исторію, которая, какъ говорилъ онъ, сама напрашивалась быть разсказанною теперь.

— Сдѣлайте одолженіе, говорите, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Мы готовы васъ слушать.

— Въ севильскомъ домѣ умалишенныхъ, началъ цирюльникъ: находился нѣкогда больной, посаженный туда своими родственниками. Человѣкъ этотъ вышелъ бакалавромъ изъ оссунскаго университета; онъ впрочемъ одинаково рехнулся бы, еслибъ вышелъ и изъ саламанскаго. Пробывъ нѣсколько лѣтъ въ больницѣ, бѣднякъ вообразилъ себя здоровымъ и написалъ очень умное письмо къ архіепископу, умоляя его сжалиться надъ несчастнымъ, — которому Богъ, въ своемъ милосердіи, возвратилъ разсудокъ, — и исторгнуть его изъ той жалкой жизни, которую влачилъ онъ въ домѣ умалишенныхъ. Онъ писалъ, что родные, изъ корыстныхъ видовъ, держутъ его въ больницѣ, намѣреваясь до конца жизни признавать его сумасшедшимъ. Архіепископъ, убѣжденный въ выздоровленіи этого человѣка его умными письмами, поручилъ одному капеллану справиться у директора больницы, насколько правды въ томъ, что писалъ бакалавръ, велѣвъ ему вмѣстѣ съ тѣмъ распросить обо всемъ самого больнаго, и освободить его, если онъ окажется правымъ. Директоръ больницы сказалъ пріѣхавшему капеллану, что бакалавръ остается такимъ же полуумнымъ, какъ былъ; что порою онъ говоритъ весьма здраво, но подъ конецъ всегда возвращается къ прежнему сумазбродству. Директоръ предлагалъ своему гостю лично удостовѣриться въ этомъ, и они отправились вмѣстѣ къ больному. Проговоривъ съ нимъ больше часу, капелланъ не замѣтилъ въ немъ ни одного признака помѣшательства; напротивъ все, что говорилъ онъ, было такъ умно и такъ кстати, что посолъ архіепископа счелъ его вполнѣ здоровымъ. Несчастный жаловался, между прочимъ, на директора госпиталя, говоря, что онъ признаетъ его полуумнымъ, въ благодарность за подарки, получаемые отъ его родныхъ. Богатство, вотъ величайшій врагъ мой, говорилъ онъ; ради его, родные мои считаютъ меня сумасшедшимъ, сами убѣжденные въ томъ, что это ложь. Не смотря на то, они упорно отстаиваютъ ее, не признавая видимаго милосердія неба, --">