Роберт Лоу - Обетное братство. Пенталогия

и была в этом весьма сведуща.

Я подумал обо всем этом и о том, что даже если она хорошо подготовилась, там не хватит корма для лошадей на суровую зиму, а зима обещала быть суровой. Для животных, да и для нас двоих тоже.

Я сказал об этом вслух, но Гудлейв только пожал плечами.

Я подумал, что, может быть, лучше будет, если пойдет Гуннар Рыжий, и об этом тоже сказал. Гудлейв опять пожал плечами, а я посмотрел на Гуннара Рыжего, но тот сидел у очага, делая вид ― так мне показалось, ― что слишком занят своим кожаным ремешком, и даже глаз не поднял.

Так что я приготовил мешок и выбрал самую крепкую лошадку. Я размышлял, что бы такое привезти Фрейдис, когда Гуннар Рыжий явился на конюшню и там, в теплых шуршащих сумерках, несколькими словами все напрочь порушил:

― Он послал за своими сыновьями.

Вот тебе на! Гудлейв помирает. Его сыновья Бьорн и Стейнкел вернутся оттуда, где воспитывались, чтобы вступить в наследство, а от меня можно… избавиться? Похоже, он надеется, что я погибну, и это уладит все затруднения.

Гуннар Рыжий, конечно, видел, как мысли пробежали ― будто собака за кошкой ― по моему лицу. Но молчал, неподвижный в вонючей темноте, словно кусок точильного камня. Лошадь запыхтела и топнула копытом; зашелестела солома, и единственное, что я смог придумать и сказать, было:

― Значит, вот откуда такие чудеса. А я-то дивился…

И Гуннар Рыжий угрюмо улыбнулся.

― Нет никаких чудес. Он послал весть в соседнюю долину. А я отправил Крела и Длинноносого на веслах в Лагарсфел, чтобы весть дошла до Рерика.

Я тревожно глянул на него.

― А Гудлейв знает?

Гуннар покачал головой и пожал плечами.

― Он теперь мало о чем знает. А даже если узнает ― что он может сделать? Он и сам, может быть, так поступил бы, когда бы ему об этом сказали. ― В сумраке лицо Гуннара было темным, непроницаемым. Но он продолжал: ― Снежная дорога не так уж плоха. Лучше, чем оказаться здесь, когда прибудет Рерик.

― Если ты так думаешь, сам и поезжай, а я останусь, ― с горечью заметил я, ожидая услышать в ответ насмешки и ворчание.

Но к моему удивлению ― как мне показалось потом, к нашему общему удивлению, ― Гуннар положил мне руку на плечо.

― Лучше не надо, парень. То, что придет с Рериком, будет похуже отмороженного носа.

Я похолодел и поневоле спросил, о чем он. Его глаза блеснули в темноте.

― Эйнар Черный со своей братией, ― ответил он, и то, как он это произнес, сказало мне все, что я хотел знать.

Я рассмеялся, но даже и сам услышал, как вымученно.

― Если только он прибудет.

Я посмотрел Гуннару в лицо, а он посмотрел на меня, и мы оба согласились, что это ― вопрос. Потому как это все равно, что белый медведь: кому-то принадлежит, кому, неведомо, а хлопот с ним не оберешься. Весть может не дойти до моего отца. А даже если и дойдет, он может не обеспокоиться.

Тут отец мой крякнул, словно получил крепкого тумака под ребра. Однако его обиженный взгляд заставил меня устыдиться этих слов.

Потом я сказал ему, что за кражу меча Бьярни совесть меня не грызла. Ни за уйму соли и прочих припасов, которые мне казались необходимы. К черту Бьорнсхавен. К черту Гудлейва и к черту обоих его сыновей.

На это мой отец ухмыльнулся.

Взять меч Бьярни было делом самым скверным, потому как меч ― не та вещь, которую можно запросто взять. Дорогая вещь, и больше того, меч ― знак воина и человека состоятельного.

Пусть греки в Константинополе (они именуют себя ромеями, а сами говорят на латыни) полагают, что все норманны ― даны, а все даны сражаются в кольчугах и вооружены мечом. На самом же деле у большинства из нас есть только сакс, рабочий нож длиной с предплечье. Таким можно зарезать курицу или выпотрошить рыбину ― или убить человека.

И владеть им нужно отменно. Ибо кольчуга слишком дорога для большинства, и всякий хороший удар может оказаться смертельным, коль не уклонишься от него, а коли отбиваешь ― отбить надобно так, чтобы лезвие твоего драгоценного сакса не получило зазубрин.

Стало быть, меч ― вещь волшебная, богатая вещь и знак воина, и, стало быть, с ней шутки плохи, но я был в ярости и снял меч мертвого Бьярни с крюка в доме, пока Гудлейв хрюкал и пускал ветры во сне. Утром я ушел пораньше, прежде чем он заметил, что меч исчез.

Бьярни, конечно, заметил, но я заключил с ним односторонний мир и еще помолился большому широколицему Тору, чтобы тот пособил. А к этому я добавил молитву Одину; --">