Владимир Алексеевич Рыбин - Путешествие в страну миражей

приобретали право присоединить к своему имени титул «хаджи» (от «хадж» — паломничество).

И мы в путешествиях тоже испытываем себя — свою силу, выносливость и мужское достоинство. И укрепляем свое здоровье, и, конечно, ищем знаний и впечатлений. И радости. Мы радуемся случайным улыбкам девушек на улицах чужих городов и вздыхаем, услышав грустную песню в степи, и жгуче тоскуем по дому, когда по гостиничным окнам или стенам палатки хлещут дожди. И вспыхиваем от неожиданной любви к хорошим людям, встреченным в пути. И часами простаиваем перед музейными шедеврами. И подолгу бродим по незнакомым улицам, удивляясь всему, переполняясь поэтическими восторгами. Пусть мы немного беззаботны в пути. Но это, наверное, оттого, что радостно узнавать свою страну, что ветер странствий на дорогах Родины — всегда попутный. Беззаботность — это, может быть, как раз то, что в наше время отличает путешествие от деловой поездки…

Если вы, читатель, думаете, что достаточно сесть в самолет Москва — Ашхабад, чтобы попасть в пустыню, то ошибаетесь. Самолет приземлится на окраине зеленого города, куда более зеленого, чем Москва. И вы будете ходить по улицам, как по аллеям парка, где из-за деревьев не видно домов, где кроны старых платанов порой совсем закрывают небо, образуя высокие арки. И будете любоваться говорливыми арыками, бегущими вдоль тротуаров, и подолгу стоять на площадях, с удовольствием ловя лицом влажный, туман фонтанов, и удивляться экзотическому дереву маклюре, роняющему в арыки зеленые мячи своих плодов.

— Чистые пески теперь увидеть не просто, — сказал мне директор Института пустынь Агаджан Бабаев. — Но есть у нас, так сказать, «эталон пустыни» — Репетек…

В Репетеке мне уже приходилось бывать. Несколько лет назад я попал туда проездом в пору весеннего цветения, и тогда Репетек показался мне скорее «эталоном оазиса». Поляны в саксаульниках, устланные алыми маками, желтые цветы эфедры, спрятанные меж длинных и тонких стеблей, похожих на стократ увеличенные хвоинки, огромные — с газету — листья ревеня на песчаных склонах, тихий шорох коричневых бубончиков илака — той самой осоки, которую каракульские овцы предпочитают любому лакомству. И пахучие кандымы вперемежку с печально поникшей акацией, и зеленые пучки селина рядом со смирновией туркестанской, усыпанной фиолетовыми глазками мелких цветов…

И вдруг — «эталон пустыни». Чтобы убедиться, до чего многолики и обманчивы эти земли, я отправился на вокзал и в тот же вечер уехал, как здесь говорили, в самое сердце Восточных Каракумов. Уехал по той самой железной дороге, проложенной через пески еще в конце прошлого века, в возможность постройки которой сначала не верили, на которую долгое время смотрели как на одно из чудес пустыни и которая очень помогла потом Туркменистану в его историческом рывке через века отсталости.

Поезд шел всю ночь. Торопливый стук колес не возвращался эхом, тонул в пустоте. Утром я вышел в тамбур и ахнул: наш вагон был последним, и за стеклянной дверью бежали к низкому горизонту безукоризненно ровные рельсы и горбились бесчисленные барханы: большие и малые, крутые и пологие, желтые и серые. Все путешественники единодушно сравнивали пустыню с морем. Мне тоже сразу же вспомнилось именно море, живое, меняющееся. Совсем не случайно такое постоянство сравнений: как волны, так и барханы создаются ветром. Местами песчаные волны подступали к самым шпалам. Это вызывало чувство беспокойства: мирно лежащий возле рельсов песок, если недоглядеть, может в несколько часов захлестнуть, завалить путь.

Вскоре справа и слева от железной дороги стали попадаться брошенные куски рельсов, запутанные шматки проволоки, мятые железные бочки и прочий мусор — верный признак близости человеческого жилья. А еще через некоторое время застучали буфера вагонов и поезд остановился возле небольшой станции. За ней стояло несколько домиков, а дальше все тонуло в сплошных серо-зеленых зарослях. Здесь были и тяжеловесы — карагачи, и уродливая шелковица, и колючая гледичия. Особняком росли старые саксаулы со стволами, напоминающими только что выкрученное белье. В полукилометре над оазисной зеленью нависала высоченная стена бархана. А по другую сторону от дороги барханы подступали ближе, лежали до горизонта тысячами застывших волн. Оттуда дул сухой горячий ветер. Но солнце жгло так немилосердно, что и этот ветер приносил облегчение. Я --">