Денис Александрович Грачёв - Воронеж

улыбается, кланяется. Только лица у зрителей странные: все смотрят на Якова, а никаких чувств на них и нет – просто сидят и хлопают, не моргнув и не улыбнувшись.

И вдруг начинают, как воск, оплывать – оплыли и превратились в каменных баб: стоят посреди степи, а театра уж никакого и нет. И высоко-высоко над головой – ослепительно синее небо, и с небес, как лист бумаги, падает белым свёртком раненая чайка: всё ближе, ближе, вот уже над головой…

Тело ноет, горло скребёт. Стряхнул остатки сна – и вперёд. Ладони в кровь сбиты: как после извержения вулкана – в красной лаве чёрная земля. А стены сходятся, давят кольцом. Перед глазами сиреневые круги. Где-то глубоко в мозгу пролетела Лида – с тонкими трепетными крылышками…

Стены сжимали в земляном кулаке Якова. Он лёг и пополз.

Открыл рот: воздух был влажный – в рот сразу же набилась пыль, мешала думать. Мелькнула крыса. Яков вытащил нож и, держа вытянутой руку с ножом, полз – неудобно, но надёжно. Земля, мягкая, как хлеб, хватала к себе сладкими тяжами, заволакивала тело. Сыпалось в карманы, сверху давило, прижимало – не пролезешь. А остановишься – срастёшься с землей, смешаешься… Время – вылившаяся ртуть, уж не собрать в целое – раскатилось шариками по поверхности. Ничего уж не сделать, не поймёшь, час ли, два ли или уже целые сутки ползёшь – время слагается лишь из суммы движения рук и ног по кишке норы. Ползёт медленно, неощутимо земля, полумёртвый от однообразия глаз ни на чём не задерживается – дремлет. Не понять, бодрствует Яков или во сне научился работать руками и ногами.

Выскочившую крысу он спокойно – ничего не случилось – задушил. Да та и не сопротивлялась: вяло рванулась и стихла, и Яков, отрезав её голову, выпил кровь. Из желудка повеяло мягким и душным – как прелые листья, в голове прояснилось, и он провалился с глубокую чёрную яму. В черноте её плавали обломки воспоминаний: безголовый эфиоп гнал через бездну, оставляя бархатный кровавый шлейф: улыбалась, прямо-таки каталась со смеху убитая крыса; от розовощёкой Лиды отламывались куски и летели в темноту; большой слизистый глаз показывался то здесь, то чуть выше – наблюдал: скорей бы! Завертелось, забилось – и снова перед глазами тёплое земляное нутро: остановиться бы, расслабиться да так тут и остаться. Нора расширилась, можно было б продвигаться на четвереньках, но нет сил встать: ползёт, а земля высокой кровлей нависает над ним. Из ходов сверху за Яковом наблюдают остроносые морды с блестящими бусинками глаз – любопытствуют, скоро ли… А земля уж высоко над головой – не нора – пещера, по стенам прозрачной плёнкой стекает вода. Яков приложил лицо и долго сосал мокрую землю. Подняв лицо, он увидел перед собой мириады тёмных крысиных тел: они чего-то ждали.

«Что вы хотите? – спросил Яков. – Душу мою давно съели, а тело у меня сухое и несладкое». И, словно в противовес сказанному, зашевелилось что-то в душе Якова, и понял он: созрели те семена, что росли долго, ждали срока своего. «Настала пора, пришел час мой…» – вспыхнула последняя мысль Якова. Скорей бы!.. И тут почувствовал он, что начинает изменяться: лицо стало вытягиваться, внутри что-то больно обрывалось, рассыпа́лось на части. Почувствовал он: неживой дом эфиопа взлетает и уже где-то в небывалых далях рассеивается, обращается в пыль – тёмный мшелый камень, основание душевное, незаметное, как воздух, державшее душу его, сущность его человеческую, праматерь всех эфиопов, хранящее ауру его любви и древний пруд наполняющее – основание душевное вдруг оказалось вырвано страшной звериной силой и отброшено за пределы тесного телесного предела Якова. И встала пред крысами небольшая приземистая тварь – остроносая, с плотно пригнанными друг к другу пластинами. Зверюга Ненасытная – первая и последняя, необузданная и незакованная – стояла перед ними.

Зверюга видела перед собой врагов – серые продолговатые торпедины, покусившиеся на её жизнь. Рот Зверюги приоткрылся, и оттуда медленно, словно во сне, вылетел чёрный шарик, лениво поплыл в воздухе – зачарованные крысы не шевелились – коснулся покатого лба седого вожака. Словно щёлкнуло что-то, осыпались, как песок, жалкие твари – превратились в пепел.

Зверюга хотела наверх – не знала, зачем именно, но чувствовала, что это верно. Лапы подбросили её вверх, она ощутила тёплый и сырой дух расступившейся перед ней земли. Серая пустыня

--">