Константин Образцов - Единая теория всего [Трилогия]

— Дым, — произнес Адамов.

Я с трудом отвел взгляд от окна.

— Что?

— Я говорю — дым от торфяников. Запах чувствуете?

Действительно, в воздухе чуть слышно ощущался легкий дымный аромат.

— Честно говоря, я думал, это титан топят, — признался я.

— Помилуйте! — воскликнул Адамов. — Это у вас какие-то совсем уж давние воспоминания, никто сейчас колобашками печку не топит и огнем воду не греет. Нет, это торфяники. Лето жаркое было, вот они и горят. Такое и в Ленинграде тоже случалось.

— Да, припоминаю, — я действительно вспомнил. — В 2000-м было.

Он кивнул.

— И еще раньше. В 1984-м были самые сильные торфяные пожары, дым стоял больше месяца.

Сказал — и взглянул на меня каким-то странно оценивающим взглядом, словно проверял что-то. Если это была проверка памяти, то она явно кого-то из нас подводила.

— Не помню, — честно признался я. — Чтобы целый месяц, сильный дым… Не припоминаю. Вы уверены?

Адамов прищурился и чуть усмехнулся.

— А вам, простите, в 1984-м сколько лет было?

— Двенадцать, — ответил я с некоторым вызовом. — А что?

— Совсем еще юноша, — снисходительно сказал он. — А тогда и вовсе были ребенком. Другие интересы, совсем иные объекты внимания. Дым-то был, а вы его не заметили.

И снова у меня возникло странное чувство, что он то ли испытывает, то ли поддразнивает меня — так порой делают взрослые, запутывающие ребенка головоломкой, на которую знают ответ.

— Ну уж нет, — я уперся. — У меня прекрасная память. Я помню себя и в шесть лет, и в пять, и еще раньше. Помню старую квартиру и девочку во дворе, которая мне очень нравилась; помню «Пещеру ужасов» в Луна-парке, куда ходили с родителями; помню, как в десять лет написал фантастический роман — четыре школьные тетрадки в линейку! — и главную злодейку там звали Ифа Стелла…

— А вы уверены, что это именно воспоминания?

Он откинулся на спинку сидения и прищурившись смотрел на меня. Мне следовало удивиться, и я удивился.

— Что вы имеете в виду?

— Девочка во дворе. Есть ее фотографии?

Я покачал головой.

— Нет.

— Когда Вы видели ее в последний раз?

— Ну… в шесть лет, перед тем, как мы с родителями переехали.

— Кто-то еще из ваших родственников или знакомых помнит ее?

— Вряд ли. Не уверен. Нет.

— Тогда откуда вы знаете, что она вообще существовала? Продолжим. Этот роман, написанный в десять лет, сохранился?

— Увы.

— Кому-нибудь давали прочесть?

— Нет, никому.

— Значит, и в его существовании тоже можно усомниться.

Я молчал. Адамов подержал немного паузу и продолжил.

— Я довольно много читаю в последние годы, преимущественно научную литературу — в меру своих возможностей понимания, конечно. И про парадокс памяти тоже прочел немало. Субъективная память почти такая же абстракция, как и вера. Есть что-то, что помним только мы: не сохранилось записей, нет и не было фотографий, люди потерялись где-то среди годов жизни или вовсе ушли из нее. Остается только наша уверенность в том, что эти воспоминания соответствуют некой действительности прошлого времени, что события происходили, знакомые существовали, но никаких оснований для этой уверенности нет. Что мы имеем в виду, когда говорим: я помню? Во что превращается воспоминание через десятки лет? И воспоминание это, или лишь сон, зацепившийся за сознание, или вовсе история, которую мы придумали себе когда-то и за долгие годы поверили в ее реальность?

Из мрака с внезапным ревом вырвался встречный состав, взвыл гудком, сверкнул стремительно пролетевшей мимо лентой освещенных окон и через секунду пропал в темноте. Я вздрогнул, будто проснувшись.

— Предположим. Но все-таки дым от торфяного пожара явление более заметное и осязаемое, чем детские воспоминания. В конце концов, это точно можно проверить: остались же какие-то сводки, упоминания, свидетельства, в конце концов.

Адамов кивнул.