Александр Сергеевич Пушкин , Алексей Николаевич Толстой , Андрей Платонов , Иван Сергеевич Тургенев , Антон Павлович Чехов , Александр Александрович Бестужев-Марлинский , Алексей Константинович Толстой , Михаил Юрьевич Лермонтов , Антоний Погорельский , Валерий Яковлевич Брюсов , Александр Иванович Куприн , Александр Степанович Грин , Александр Фомич Вельтман , Михаил Николаевич Загоскин , Владимир Федорович Одоевский , Всеволод Вячеславович Иванов , Константин Сергеевич Аксаков , Федор Кузьмич Сологуб (Тетерников) , Владимир Павлович Титов , Николай Алексеевич Полевой , Иван Васильевич Киреевский , Орест Михайлович Сомов , Ефим Давидович Зозуля - Русская и советская фантастика (повести и рассказы)

повести символами: сон-предостережение, мотив утраты пути и дорожной путаницы, отражающий противоречивость чувств и намерений самого героя, смешение в жизни законного и незаконного, дозволенного и недозволенного; подчеркивание в облике спутника дьявола печати разврата.

В сущности, молодой офицер спасается потому, что осознал власть потусторонней силы над земным. Аполлон Григорьев в одной из своих статей заметил о „Страшном гадании“: „Замечательно, что Марлинский, этот огромный талант допотопной формации, оканчивает свою повесть „Страшное гаданье“ мыслию — что призрачный мир, если только он глубоко воспринят душой, оставляет в ней такой же след, как и мир действительный“^[1].

Впрочем, само предостережение — уже результат взаимовлияния двух миров, вмешательства высших сил, на сей раз благотворного.

Таинственному внушению подчиняется и молодой художник Лугин, переселяющийся на другую квартиру под влиянием голоса, настойчиво диктующего адрес. Портрет старика, висящий в меблированной квартире, повергает героя в состояние грусти и лени. Самое же странное, что Лугин почти не удивился тому, что изображение начало оживать по ночам, и даже согласился играть с ним в карты, несмотря на внушающий художнику непреодолимый ужас залог старика. И все это ради короткого видения: „склонясь над его плечом, сияла женская головка; ее уста умоляли, в ее глазах была тоска невыразимая… она отделялась на темных стенах комнаты, как утренняя звезда на туманном востоке“.

Лермонтов не успел закончить свой набросок, и мы так и не знаем, что же дальше случилось с Лугиным и увиденною им красавицей. Впрочем, вмешательство сверхъестественных сил не сулит герою ничего хорошего.

Прочитав „Штосс“ в 1845 году, Белинский счел нужным отозваться об этой публикации: „Несмотря на то, что его содержание фантастическое, читателя невольно поражает мастерство рассказа и могучий колорит, разлитый широкою кистью по недоконченной картине. С неприятным чувством доходишь до конца этого отрывка, в котором повесть не доведена и до половины, и становится тяжело уверить себя, что конца ее никогда не прочтешь…“^[2] Однако замысел Лермонтова не пропал. Он послужил исходным материалом, например, для „Хозяйки“ Достоевского.

Любопытная деталь: во всех подобных произведениях герой, столкнувшись с враждебным потусторонним миром, внезапно обнаруживает, что привычные земные связи нарушены, ощущает себя одиноким. Это одиночество трактуется как прямое следствие вмешательства сверхъестественного. Так, Антиох в повести Н. Полевого „Блаженство безумия“ воспринимает мир как пустынь. Не как пустыню, а как пустынь, место уединения и размышления. Отчуждение от земного приводит Антиоха в уныние, несмотря на то, что он никогда не отличался общительностью, любил уединение. Пусть его взгляд стал острее, проницательнее, но это уже не доставляет радости. Слишком несовершенными кажутся люди и сам мир. Совершенство же возможно только в другой жизни. „К сожалению, глаза людей заволакивает темная вода… Тяжело тому, кто бродит один бодрствующий и слышит только храпение сонных. Пустыня жизни ужасна — страшнее пустынь земли) Как грустно смотреть, если видишь и понимаешь, чем могли б быть люди и что они теперь?“ — вот исповедь Антиоха, которого больше всего тяготит непонимание. Он жаждет поделиться с людьми истиной, внезапно открывшейся ему как далекое воспоминание о настоящей жизни, в которой душа обретает покой и полноту. Но окружающие, не исключая даже ближайшего друга Леонида, склонны приписывать эти „воспоминания“ не прозрению, а нервному расстройству.

Фантастическая версия событий, которой придерживается Антиох, практически вытесняется из повести реальной. Прямого вмешательства потусторонних сил в жизнь героев мы не наблюдаем.

Встреча Антиоха и Адельгейды, взаимная любовь, „узнавание“ родной души друг в друге происходят на наших глазах, в них, казалось бы, нет ничего таинственного. Но чем сильнее герои повести уверены в безумии Антиоха, тем более загадочной кажется читателю болезнь и смерть Адельгейды. Впечатление необычного создается с помощью полунамеков, штрихов, недоговоренности. Рассказчик, кажется, и верит Антиоху, но до какого-то предела. „Антиох открыл мне новый мир, фантастический, прекрасный, великолепный — мир, в котором душа моя тонула, наслаждаясь забвением… Душа Антиоха была для меня этим новым --">