Саша Ино - Письма в пустоту

Как только я очутился в звенящей тишине каменной коробки и все звуки и краски мира померкли для меня, я услышал нечто иное… Я ясно различал тихий голос еще юного Альентеса, читающего словно по бумаге мне историю своей жизни. Это были письма…

Те самые, которые он писал мне в своем сознании, воспаленном болезнью и несправедливостью. Теперь я понимал, они не были бредом. Письма отразились от пустоты и жили в ней, дожидаясь удобного момента достучаться до адресата. Наконец, я получил сумеречные послания.

Благодаря письмам, и только им, я и смог рассказать историю нашей с Альентесом любви. Я выгравировал ее на камнях своей тюрьмы, используя в качестве инструмента жестяную ложку. Меня вдохновлял карандашный портрет любимого, что хранился в моих обносках возле самого сердца. Он давно истлел и карандаш, должно быть, стерся, но я помнил каждую черточку дорогого лица, каждый нюанс обожаемого образа, поэтому портрет грел мое сердце, как живое подтверждение реальности нашей любви и жизни, оставленной далеко в прошлом.

Я просил одеть меня в чугунные вериги, чтобы я мог до конца испытать мучение, которые испытывал Альентес. Только так я получил хотя бы зыбкую надежду приблизиться к святому сиянию его души.

Альентес… Жизнь моя, душа моя. Не было и дня, когда бы я не думал о нем и не молился за его невинную душу. Как же мне хотелось вновь прикоснуться к нему, посмотреть в окрашенные вишней глаза, полюбоваться на улыбку, прижать к себе его измученное тело. Судьба отмерила нам всего 5 лет на счастье, как подарок за долгие годы страданий. Всего пять лет… Ничтожно мало. Мой Альентес своими муками, неужели он заслужил жалкие 5 лет покоя и радости? Теперь я понимаю, все это время я будто предчувствовал быстротечность нашего союза на земле и я каждой частицей своего естества радовался счастью обладать и быть подле моего обожаемого Аля. Мне и сейчас безумно хочется к нему. Но нет… Я слишком мало вытерпел, хотя я и не знал, как долго я просидел в казематах. Однако я уверенно чувствовал, я еще не искупил грехов. Терпение не могло меня покинуть, я запасся им вдоволь…

А времени, должно быть, прошло действительно много. Сменился ни один охранник, моя борода отросла почти до пальцев ног, и волосы свалялись в огромную копну, пластом волочащуюся за мной. Но я жил в ином измерении. Лишившись связи с людьми, я стал говорить с самой землей. Она сообщала все интересующие меня подробности.

Забавно, но жизнь в монастыре изменилась до неузнаваемости.

Дедал недолго правил братством. Он умер через три года после описанных мною событий, оставив на своем посту стремительно и неожиданно возвысившегося над всеми Фабрицио. Но брат Фабрицио оказался мудрее старого монаха. Он быстро понял, — через запреты не добиться желаемого результата. Жесткий прессинг заменили либеральным курсом. Монахам разрешили без ограничений пользоваться компьютером и неугодные сайты не блокировались, дозволялось читать любые книги, а главное, Фабрицио установил три дня в месяце, когда братья могли покидать монастырь и отправляться в город. Таким образом, проблема нестандартных союзов решилась сама собой. Никто и не помышлял о любви между монахами, ведь под боком были городские женщины почти всегда в свободном доступе. Но это тайна, небольшое негласное правило, которое не велено разглашать.

Жизнь розенкрейцеров стала ярче. Жаль, что мой Аль не потерпел еще немного, возможно, в новом мире ему бы нашлось место… Но сделанного не вернешь, таков был его выбор и я его уважаю.

Акведуку тоже достались годы перемен. Нет, они не проиграли. Война до сих пор идет, да и не закончится она никогда. Не выгодно. Только вот лидеры получи свое. Итон погиб при заговоре. Его организовал личный секретарь Буденброка, к слову сказать, старый шпион братства, который сотрудничал еще с Дедалом. Итона убили в номере отеля, застав сидящим на унитазе. Секретарь благодушно потерял ключ от люкса прямо на глазах бойца ордена.

Он получил свое, Итон Будерброк. Позорная смерть. И хорошо… Каждый обидчик моего Альентеса понес наказание. Оставался лишь я, но я не убегаю от перста божьего, добровольно принимая муку.

Говорят, известие о том, что я живу, как мученик просочилось через вековой камень тюрьмы и многие в монастыре стали называть меня святым. Глупости! Меня даже оскорбляла подобная дурость.