Александр Валентинович Ледащёв - Кукловод. Кровь Солнца

казалось, что все это не понадобится. Но также казалось, что и Серый Шут не поднимет тебя на смех.

— Если хочешь — напишем пергамент. Но мне он не нужен. Мне нужно твое слово. Точнее, два. «Я согласен». После этого твое лицо просто лопнет между ухом и глазом, так что смотри, куда упадешь — не уверен, что ты останешься стоять после такого. А я уйду. Если ты разобьешь себе голову об угол стола — ты просто проиграл, не начав. Потом ты уснешь. Никто не должен тебя будить. Позаботься об этом. Час ты будешь спать, или несколько суток, даже я не скажу, даже Серый Шут. Прерванный сон — потеря знаний. Не смей трогать шрам вообще, до того, как потеряешь сознание. По остальному — на твое усмотрение. Можешь принимать обезболивающее. Но только после того, как потеряешь сознание и придешь в себя. И — чем меньше лечения, а обезболивающее, как ни крути, часть лечения, тем лучше. Ты хотел оружия? Получай. Но наука обращаться с оружием всегда ведет к боли.

Ты прошелся по квартире, выключая все, что могло как-то связать тебя с внешним миром. Телефоны, компьютер, планшет, дверной звонок, нашел и приготовил «беруши». Ты жил один. Время было в твоем распоряжении.

— Я не стану лечить шрам. Да будет война. Я согласен.

Серый Шут оказался прямо перед тобой и кивнул головой. Колокольчик, ты понял это в последний момент, был не просто похож на разлом обсидиана. Он и был обсидиановым. Он издал странный, каменистый щелчок вместо обычного бряканья и в следующий момент от корней волос вниз по лицу медленно и неотвратимо поползла дикая боль.

— Забыл сказать, — Серый Шут точно не издевался, видно было, что и в самом деле, просто забыл сказать, — если ты уже начал заход, то, даже передумав, лишь сохранишь в целости жертву. Но не лицо от нового шрама. Прощай. — И Серый Шут исчез. Без дыма, грохота и серной вони.

Ты шагнул к зеркалу, дикий, животный ужас выворачивал тебя наизнанку, словно краем глаза тебе удалось посмотреть за ту грань, куда смертные, к счастью, не могут заглядывать.

Словно невидимый скальпель медленно распахивал тебе кожу от волос вниз. Медленно. Глубоко. Очень глубоко. Кровь шла ручейками, заливая одежду, руки, падая на трюмо и заливая пол. Скальпель? Нет. Грубый кремневой нож шел, как упрямый, усталый, но неумолимый ледокол, кончиком царапая тебе кость, словно корабль терся килем о каменистое дно.

Серый Шут не обманул тебя. Ты сел на пол, завывая от боли, сжимая и разжимая кулаки, то стиснув зубы, то напротив, жадно хватая воздух. Сознание не уходило.

А жаль. Ты лег на спину и смотрел в потолок, мечтая лишь об одном — чтобы все поскорее кончилось.

Хотя нет. Еще ты мечтал о том, чтобы проснуться с раной на лице, а не в чистой постели с целым кожным покровом и воспоминанием о чудесном сне.

2

Куклы завораживали его. Сколько он себя помнил, куклы привлекали его к себе с какой-то странной, непонятной ему самому, силой. Нет, он был совершенно нормальным мужчиной, в детстве в кукол не играл и не крал маминой помады. Кукол советских, магазинных, он тоже не признавал — убожество и есть убожество. В детстве матушка частенько водила его в театр кукол и там он, как зачарованный, смотрел, как оживает кукла. А несколько раз мама даже свозила его в Москву, где он побывал в театре Образцова. И в музее кукол, который при нем находился. Дел у мамы в Москве бывало обычно на несколько дней, так что он каждый день возвращался в этот музей. Марионетки. Тростевые. Перчаточные. Японские, китайские, немецкие, русские куклы, казалось, хотели ему что-то сказать. Что-то он слышал, что-то нет. Но всегда ему казалось, что между человеком и куклой может существовать какая-то связь. Самая неожиданная. Простые выводы, что весь мир — театр, он постиг очень рано, уточнив для себя, что не просто театр, где актер может и взбрыкнуть, уйти в запой или впасть в депрессию и уехать в Тимбукту, постигать Дзен. Нет. Этот мир, как он понимал, глядя на мир своими разными глазами, был театром марионеток. Главный кукловод был для него загадочен и непостижим, нет, речь шла не о Господе Боге, речь шла о том, что все, кто занят в этом спектакле — марионетки, некоторые из которых сами водят других марионеток, но в спектакле всегда должен быть режиссер. Его мастерство потрясало. В конце концов, он пришел к выводу, что на определенном моменте рост мастерства того или иного кукловода кончается и что кукловод в мире не один, а их несколько, хоть и немного.

Марионетки, что --">