Вера Паралич - От одного сладкого страха, до двойной горькой любви (СИ)

Что ты умеешь танцевать? — спросила она, и клоун ещё шире улыбнулся, посмотрев в её глаза.  — Я больше люблю танцевать твист! — его безумный возглас заставил поджилки девочки в страхе дрожать, но она себя быстро успокоила, чем расстроила клоуна.  — Куда мы идём? — спросила она, и посмотрела вперед. Цирк до сих пор был впереди, и с каждым шагом, сладкие ароматы проявлялись яснее. Клоун мог вычислить её пожелания, он чувствовал, что она хотела, чем и наводил отвратительный, для него, зловонье сладкого. Единственное, что было для него сладкое, так это смотреть на тонкую, бледную кожу девочки, и представлять, как рвёт её плоть, прожёвывая, проглатывая. Из-за этих мыслей, у клоуна, по губе вниз, стал стекать водопад слюней.  — В цирк, я же сказал! — радостно сказал он, и быстрее прежнего пошёл. Девочка за ним успевала, да даже могла пойти быстрее него, но раз ему так удобнее, решила она, то так и будет. Её мама часто заставляла её идти очень быстро, если она хотела за ней поспеть и не остаться в одиночестве. Она так жадно желала её внимания, что совсем забыла о том, что она всего лишь ребёнок, и ей надо было истерить, плакать, кричать, показать ей свои чувства.  — Вы одиноки, да? — спросила она и добавила. — А ещё вы грустный.  — Что?! Нет, я не одинок и я никогда не грущу! — воскликнул Пеннивайз, и посмотрел на девочку. Её грустный взгляд, полный тоски, затмил её мысли, и он не мог их прочитать. — С чего ты так решила? — аккуратно заинтересовался он, чему и сам был удивлён.  — Впереди никакого цирка нет. Не знаю как вы это сделали, но никто не будет ставить цирк в лесу. Цирки нужны людям для денег, а чтобы было много денег, нужно больше людей. Тогда зачем ставить цирк в безлюдном месте? И почему он будет работать такой глубокой ночью? Если посмотреть, то он не далеко, так почему мы не встретили ни одного человека? — она продолжала вслух рассуждать и спрашивать, вполне себе, очевидные вещи, что у клоуна, у самого пожирателя миров, голова пошла кругом.  — Стефани! Ты же хочешь повеселиться?! Так к чему эти вопросы, они лишь отвлекают тебя! — старался он заткнуть её бешеный поток рассуждений в голове. И поэтому, он решил перестать стараться влезть в мысли, где бушевал лютый ураган. Но по виду девочки, кажется, для неё это было привычным.  — Хорошо. — легко и быстро согласилась она, но Пеннивайз ещё чувствовал от этой умной девочки её рассуждения. Они были ему не приятны на вкус. — Вы хотите меня убить? — спросила она, и клоун замер. Медленный взгляд повернулся к ней, и его глаза озарились ядовито-янтарным блеском. Цирк, что так близко шумел, затих. Вместо приятного запаха сладкого, чувствовалась замёрзшая зелень. И яркие огни, что были впереди, неожиданно выключились, как севший фонарь.  — А что если так? — спросил он её погрубевшим голосом, что уже напоминал рык. Он почувствовал как девичье сердце заколотилось, но страха он так и не почувствовал. — Ты боишься меня, Стефани?  — Ваши глаза прекрасны, мистер Пеннивайз. — вежливо сказала она, и клоун отцепился от её руки и отвернулся. Он сжал свой рот, и пригнулся, чтобы подавить рвотные позывы, или же выблевать свой обед. Ему эти слова показались такими странными, что он не знал, приятному ли ему было за этот комплемент, или отвратно? Его глаз боялись все, ведь их свет всем напоминал мёртвые огоньки. Так почему же девочка назвала их прекрасными?!  — Они не прекрасны! — завопил он, и один прыжком оказался рядом с ней. На кончиках пальцев, разрывая перчатку, оказались длинные когти. Он схватил девочку за шею, и сжал. Он легко мог сломать это хрупкое тельце и сожрать все внутренности. — Они не прекрасны! — повторил он, прижимая её к ближайшему дереву. Девочка схватилась за кисть, стараясь разжать её, и вздохнуть кислород, но рука оказалась сильной, и её зелёные глаза, что были прикрыты в ужасе, раскрылись. Она увидела обозленное лицо, и страшный оскал в улыбке, расползающийся в веселье до самых ушей, но он был зол, очень зол. Пеннивайз, продолжая сжимать её шею, старался снова внедриться в её мысли, и облизать её страх. У него даже слюнки потекли в предвкушении, но он снова наткнулся на пустоту. Ни страха, ни мыслей о спасении, даже последние слова она не озвучивала для отходящей жизни — ничего! Он разжал руку, и вцепился в свои волосы, отрывая рыжие локоны с головы, в ярости, в гневе, и он не понимал, почему тошнота так и приходила к нему. Он бы убил девочку, так же легко, --">