Алисса Вонг - Голодные дочери голодающих матерей

Она смотрит, как я ем (её взгляд перескакивает с моего рта на моё горло и обратно), и улыбается так тонко, что её улыбкой можно порезаться.

— Люблю такие места, — говорит она. — Аутентичные заведеньица всего на дюжину посетителей. Не бывала ещё в «Хару»?

— Нет, — бормочу я. Палочки для еды путаются в пальцах, ознобливо стучат одна о другую, и еда не доходит до рта. Сео-юн пахнет волшебно. Я ещё не встречала такого богатого, такого исковерканного ума. Злонравия, которое можно по праву сравнить с изысканнейшим десертом.

Приведу сучку домой и вскрою сверху до…

Я уже ощущаю её вкус. Пообедаю как никогда.

— Ты не поверишь, — говорит Сео-юн, когда официант — кроме него из персонала только повар — приносит следующий чайник, — но этот ресторан был когда-то простым ларьком в японском метро.

— Вот это да! Поразительно!

— Вот именно. Я рада, что они появились на Манхеттене.

За её добрыми глазами извивается, как хвосты крысиного короля, путаный клубок древних безобразных мыслей. Ещё не видела столько их в одном месте. Они выползают из её рта и ушей, скользят по воздуху на чешуйчатых ножках, их голоса сливаются в грозный саранчиный стрёкот.

Уже видно: я у неё не первая. Но ведь и она у меня тоже.

Весь вечер я потею под платьем и то и дело роняю палочки. И всё не налюбуюсь на гнусные мысли, падающие с её губ подобно беременным жукам. Те подползают ко мне по скатерти, в пику ласковому голосу Сео-юн шепча непристойности, подробно рассказывая о том, что они бы со мной сделали. Чего стоит удержаться и не сгрести их со стола, не захрустеть ими прямо здесь и сейчас, не примоститься к ней на колени и не выскоблить её ум дочиста.

Сео-юн слишком жирный кусочек, но я уже на крючке. Я её получу.

Она улыбается мне.

— Нет аппетита?

Опускаю глаза на тарелку: я через силу доела два нигири.

— Я на диете.

— Понимаю, — серьёзно говорит она. Гадкие мысли ползают по её рукам, роняя переливчатые слюни в тарелку с соевым соусом.

Когда официант наконец исчезает на кухне, я наклоняюсь через стол и целую её. Она издаёт удивлённое восклицание, заливается нежной краской, но не шарахается. Под локтем хрустит экзоскелет одной из жукоподобных мыслей, та превращается в чёрную клейкую массу.

Я открываю рот, готовясь снять пробу.

— Очень любопытно, — шепчет Сео-юн. Я ощущаю её дыхание у себя на губах. — И кто же такая Айко?

Я распахиваю глаза. Сео-юн улыбается. Её голос тёпл и ласков.

— Ну, просто она показалась мне довольно сочной. Странно, что ты её ещё не попробовала.

Я подаюсь назад так резко, что опрокидываю свою чашку и расплёскиваю повсюду горячий чай. Сео-юн, однако, и ухом не ведёт — продолжает улыбаться так же тепло и ласково. Её чудовищные мысли сдержанно полизывают мокрую скатерть.

— От неё пахнет спелостью, — шепчет Сео-юн. — Но ты боишься погубить её, да? Выпить до донышка, и ради чего? Совсем как твоя мама выпила твоего папу.

Нет, нет, нет. Как же я просчиталась. Убежать? Но я так голодна и так молода, а она… она, похоже, из древних. Не мне играть с ней в догонялки.

— Убирайся из моей головы, — выдавливаю я.

— Я туда и не лезла, милая. Твои мысли сыплются вокруг, читай — не хочу. — Она подпирает рукой подбородок. Мысли, обвившиеся вокруг её головы живой короной, испускают сухой дребезжащий смешок. — Ты мне нравишься, Дженни. Ты далеко пойдёшь. А беспечность… беспечность — дело поправимое. — Сео-юн стучит по столу, и официант опять с нами: сноровисто сворачивает скатерть и опускает на голый стол одно-единственное блюдо. Тонкие, бледные, полупрозрачные ломтики, разложенные веером на тарелке, зловеще мерцают. С каждого кусочка блестят разрезанные пополам глаза, скалятся рты, застигнутые посредине ухмылки. — Немного практики и дисциплина ума, и никто не узнает, что ты на самом деле думаешь.

— За счёт заведения, мадам, — бормочет официант и исчезает снова, но я успеваю заметить тёмные многоножки мыслей, браслетом оплетающие его запястье.

Сео-юн опускает ломтик в рот и бросает на меня взгляд сквозь очки.

— Твоя мать думала, что вас таких всего двое. Потому и научила тебя есть только когда ты голодна: чтобы тебя не поймали. А в промежутках — терпеть, как змеи.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — говорю я.

От блюда на столе несёт пьянящим прогорклым амбре, и голова кружится от голода.

— Моя мать была такой же. «Ешь для выживания, не для удовольствия». — --">