Сергей Николаевич Огольцов - Обратный путь из невозвратного

года крутой службы на пусковых площадках Байканура.

Друг про то, как один раз на учениях он уполз с поста, лакомясь ягодами стелющейся ежевики.

Так и переползал от кусточка к кусточку, пока не уткнулся в чёрные офицерские сапоги стоящего над ним командира роты.

Отец мой подпустил морской романтики.

Как он получил увольнение на берег, но загулялся и опоздал к последнему катеру.

А утром их минный тральщик уходил в поход – расчищать Чёрное море от наставленных там немецких и советских мин.

И вот, чтоб не оказаться в дезертирах, он на рассвете привязал ремнём одежду к голове и поплыл вольным стилем к своему стоящему на рейде кораблю.

Но капитан его приметил и приказал убрать штормтрап, да чтоб на палубе никто не торчал.

Так что отцу пришлось ещё несколько раз обплыть вокруг тральщика, осторожно выкрикивая имена товарищей.

Потом ему сбросили верёвку и – когда он вскарабкался – вся команда стояла навытяжку, вместе с капитаном, как будто для встречи адмирала флота.

А у адмирала штаны и ботинки – на голове…

Потом на крыльцо вышла мать и прекратила собрание, сказав, что завтра мне рано подыматься.

Мы втроём вышли в густую и тихую украинскую ночь на неосвещённой окраинной улочке, под яркую россыпь звёзд, влажно помигивающих в чернильной темени неба в просветах между садовой листвой поверх дощатых заборов.

Друг стиснул мне руку, ещё раз сказал: "Не верю!" и – укатил в темноту, тревожа мирную дрёму собак на три переулка в округе лихими казацкими гиками вперемешку с обрывками рок-н-рольных припевов.

Брата я ещё проводил немного. Одну руку он держал на холке велосипеда, что шёл рядом послушно и молча, лишь слегка пошелестывал шинами по шлаку покрытия.

Молчали и мы. Потом мне вдруг вспомнилась нездешняя – северная – ночь.

Свет ламп над пустынной дорогой.

Неподвижный уезженный снег непрерывно искрился в конусах фонарного света, затухая лишь там, где его покрывала тень двух шагающих пацанят в круглых меховых шапочках, с поднятыми воротниками пальто.

– Да,– сказал мой брат,– я помню. На атомном объекте. Ты в библиотеку пошёл, и я тоже увязался.

Тень, что малость повыше, охватила сопутствующую за плечо и я сказал:

– Ты, брат, знай, если кто тебя обидеть захочет или, вообще, чуть что, так ты мне скажи – я тебя защищать буду. Всегда.

– Да,– повторил мой брат,– и это помню.

– Ну, в последние десять лет помощи от меня не ахти сколько было, а? А теперь вот и вовсе беру свое слово обратно. Дальше сам на себя полагайся. Уж ты прости, брат. Прощай.

Мы обнялись.

– Прощай, брат,– выговорил он сдавленным голосом и, додушивая всхлип, почти выкрикнул:

– Ты только им не поддавайся.

Лёгкое дребезжание велосипедного щитка стихло за углом.

Я взглянул на звёзды. Искрятся.

Каких таких "их" он имел ввиду? Наверно, он и сам не знает; просто так вырвалось.

"Они" – как воплощение всего, что против нас в этой жизни. Как та свора молодого хулиганья, от которых мы отбивались вдвоём на танцплощадке.

Или те байканурские "деды", от которых он отбивался в одиночку.

Они – те, кто пустил под откос—в немыслимую круговерть—такую прежде размеренную и понятную жизнь: от одного съезда КПСС до следующего, из пятилетки в пятилетку.

Те – кто остановил заводы, кто сделал из провинциального города питомник для выращивания киллеров для Москвы и Санкт-Петербурга.

Или, может, это он про те самые реки, в которые нельзя войти и выйти невозможно?..

Не знаю. И никто не знает. Даже те вон, что там искрятся.

И, вообще, мать права – завтра рано вставать.

– Один билет до Еревана, пожалуйста.

– На сегодняшний рейс или в субботу?

– Сегодня.

Кассирша авиакасс «Полёт»—что через площадь от столичного универмага «Украина»—дама княжеского сложения, увитая массивными украшениями из маслянисто взблескивающего золота, поиграла на клавиатуре компьютера.

– Места есть. Ваш паспорт, пожалуйста.

С лёгким трепетом протягиваю свою краснокожую книжицу гражданина СССР, где утверждается мое НКРское подданство. Ничего, сошло, кажется.

Княгиня впечатала мои данные и вынула готовый билет.

Внутри меня звенит и ширится победный запев фанфар.

– 289 гривен, пожалуйста.

Это мне?

Бздынь!.. и осеклись фанфары.

Единственое, что я сейчас способен произнести:

– Мне… говорили… 150!

– 150 долларов – 289 гривен,– корректно --">