Василий Орехов - Линия огня

Василий Орехов Линия огня

Глава 1 Чертово яйцо

Я вам честно признаюсь, ребята: когда в тебя с сорока шагов целится из пистолета твой ближайший друг, которому ты не раз и не два спасал жизнь в Зоне, с которым ты плечом к плечу неоднократно отстреливался от военных сталкеров и мародеров, с которым ты всегда делился последней банкой тушенки и совместно с которым у тебя выпита не одна цистерна горюче-смазочных материалов в баре «Шти», – то удовольствие значительно ниже среднего.

Предельно паскудно это, если кто еще не понял.

Как сказал в похожей ситуации страус из одного мультика, в таком дурацком положении я не оказывался даже в Канаде.

– Не дергайся, Хемуль, – сосредоточенно произнес Патогеныч, сжимая рукоять пистолета обеими руками. От напряжения голос у него слегка подрагивал, и это мне уже совсем не нравилось. – Стой спокойно. Вообще не шевелись, собака, не то я тебе вот такенную дырку во лбу сделаю. Будешь ходить с дыркой, как последний придурок.

Я судорожно облизал губы. Еще и еще раз измерил взглядом разделявшее нас расстояние. Черт. Черт.

– Ладно, брат, – проговорил я, стараясь, чтобы мой голос звучал сухо и независимо. Не уверен, что это у меня получилось, но я, по крайней мере, попробовал. – Решил стрелять, так стреляй, нечего разговоры разводить. Не в Верховной раде.

– Хемуль, ты меня не учи детей делать, – угрюмо хмыкнул Патогеныч.

Черное жерло пистолетного дула гипнотизировало меня, не давало отвести взгляд. Наверное, я смотрел на него, как кролик на удава. Поймав себя на этом, я усилием воли скосил глаза, скользнув взглядом мимо Патогеныча, замершего в воротах полуразрушенной фермы. Краем глаза зацепил видневшийся через пролом в стене лес вдали, полуразрушенный железный шлагбаум, насмерть проржавевшие останки древнего «ЗИЛа», который когда-то был припаркован на хоздворе, да так навсегда там и остался, закрутившиеся огромной пенной спиралью причудливые облака в пронзительно-синем небе. Подсознательно каждую секунду ожидая выстрела, придирчиво оглядел серые стены помещения. Все, что находилось внутри, было либо серым, либо черным, либо паутиной. Всеобщая разруха, мерзость запустения. Войдя в этот чертов коровник, я еще от входа заметил на стене плотоядный гриб-невидимку, вздувшийся уродливым наростом посреди неряшливых сырых пятен на потемневшей от старости штукатурке, но потом меня отвлекли начавшиеся крутые неприятности, и я теперь никак не мог вспомнить, где именно он сидит: поганое хищное растение идеально сливалось с окружавшей его серостью, чернотой и паутиной. Впрочем, какое мне теперь до него дело, если секундомер моей жизни, похоже, отсчитывает последние сладостные мгновения? Какими все-таки пустяками всегда забита голова в моменты смертельной опасности…

Не верьте тем книжным романтикам, которые утверждают, что за миг до смерти перед глазами человека проходит вся его жизнь. Чепуха, авторитетно заявляю как эксперт в данном деле. В этот момент в совершенно пустой голове болтаются только пара одиноких мыслей про спрятавшийся гриб-невидимку и обожженное жгучим пухом плечо, а также дурацкое мимолетное сожаление по поводу того, что куча денег за драгоценный артефакт, из-за которого ты сейчас почти наверняка останешься лежать здесь с простреленной башкой, благополучно промарширует мимо тебя. Да еще истерично мерцающее на краю сознания, как зеленый человечек на светофоре: «Нечестно! Нечестно!» Всякие умники-новички наивно полагают, что настоящий крутой сталкер должен думать исключительно мужественным матом, особенно в критических ситуациях, а слово «нечестно» годится разве что для детского сада или подростковых повестей; ступайте к дьяволу, умники. Почему-то все окрестные земли усеяны вашими костями, а не моими.

Впрочем, какая разница, если конец все равно один. Топтал я Зону во много раз дольше вас, умники, а что толку?

Я устало закрыл глаза, не в силах больше видеть многолетние пыль и паутину вокруг. Выстрела все еще не было. Неправильно это, когда последнее, что видишь перед смертью, – пыль и паутина. Есть в этом какая-то высшая подлость.

Как только зрение перестало передавать в мозг свои восемьдесят процентов информации, сразу обострились все остальные чувства. Иногда я пользовался этим приемом, когда не мог понять, что именно тревожит меня на маршруте, почему я никак не могу сделать следующий шаг по тропе, хотя глаза не различают ни --">