Барбара Хэмбли , Ру Эмерсон - Красавица и чудовище

сердцем, в его тень.

Я позволяю темному теплу обволакивать меня, наполнить меня собой.

Я приветствую ночь, и она зовет меня домой.

Он вздохнул и продолжал сидеть, держа на коленях раскрытую книгу и устремив невидящий взор своих глубоко посаженных голубых глаз в дальнюю стену. Свечи отбрасывали от них на щеки глубокие тени, окрашивая его гриву в красновато-золотистый цвет.

— Я приветствую ночь, — прошептал он и почувствовал внутреннее удовлетворение, которое испытывал всякий раз, когда чьи-то слова затрагивали глубокие струны его души и находили там подтверждение.

Он очнулся, услышав шаги у своей двери. Едва он успел положить все еще раскрытую книгу на стол, как вошел Отец.

— A-а, вот ты где, Винсент.

Винсент взглянул на него, сдвинув брови: что-то случилось. Лицо Отца было напряженным, а взор — обеспокоенным. Его короткие с проседью волосы выглядели так, как будто он только что провел по ним руками. Плащ его был надет как-то криво, будто он накинул его, не заботясь о том, как он будет сидеть на нем.

— Что случилось, Отец?

Если это Катрин — но нет, у нее все в порядке, он знал это. Авария? На дальней восточной стороне обрушился один из проходов на большой глубине, но, как сообщили, дыра была заделана. На днях доложили, что возникли проблемы с одним из тайных ходов к северу от парка. Неужели его обнаружили эти маленькие бандиты с улицы?

— Тебе письмо. Оттуда.

Винсент посмотрел на него. Отец достал из шерстяной фуфайки запечатанный слегка потрепанный конверт и протянул его Винсенту так, как будто он мог пройти сквозь его пальцы. Винсент в изумлении уставился на него, потом, взглянув на Отца, взял его и перевернул на лицевую сторону. Его имя… он узнал этот почерк.

Узнал и Отец.

Что-то зашевелилось в его подсознании, возможно, еле ощутимые отзвуки давнего, прочно забытого страха. У него вдруг пересохло в горле. Он поспешно сломал печать и вытащил единственный листок бристольской почтовой бумаги. Наверху готическим шрифтом выгравировано ее имя — Лиза Кэмпбелл. А под ним — ее быстрым, размашистым почерком: «Приходи в полночь. На наше место. Лиза».

— Лиза, — сказал он.

Это имя имело инородный привкус во рту. Он чувствовал на себе устремленный на него взор Отца, чувствовал его напряжение и неуверенность. Возможно, у Отца были основания для опасений. То было — было — плохое, тяжелое время. Винсент отстранился от него много лет назад. Он долгое время не вспоминал о Лизе. Но сейчас он четко видел, каким он был тогда: молодой и высокий, слишком высокий для своего веса. Он снова ощутил всепожирающую печаль, словно металлическая балка стиснувшую его грудь, чувство вины, грозившее поглотить юношу, который до того момента представлял любовь как нечто хрупкое и прекрасное.

Сквозь годы в его голове эхом отозвался его собственный надтреснутый голос, взвившийся до верхнего регистра и дрожащий от невыплаканных слез, оставивших соленый привкус в горле.

— Я должен ее видеть, Отец. Пожалуйста, позволь мне. Ну пожалуйста!

И тихий ответ Отца:

— Она ушла. Ушла Наверх.

Было ужасно больно. И теперь еще больно. Оглядываясь назад, он понимал, что и Отцу, по всей вероятности, было не менее больно.

— Это из-за меня. — Слова эти почти беззвучно прошли сквозь его сведенное судорогой горло. Он почувствовал тепло руки Отца на своем плече, затем обеих на плечах. Но впервые Винсенту не принесло облегчения ни это объятье, ни его слова.

— Ты не сделал ничего плохого, Винсент, — наконец убежденно произнес он — человек, вдруг подумал Винсент, старающийся убедить себя в том, что оба они ничего плохого не сделали.

Но если я ничего плохого не сделал, горестно размышлял Винсент, снова вернувшись в настоящее и глядя на дорогую бумагу на которой было написано Лизино письмо, то кто виноват? И вообще — что произошло? Ответа не было.

Лиза… Что-то было не так, он чувствовал это. Лиза в нем нуждалась. Он взглянул на Отца и увидел, что тот еще более обеспокоен.

— Я должен пойти, — просто сказал он.

Отец почти ожидал этого. Он лишь склонил голову и вышел. Винсент тщательно сложил записку и вложил ее в конверт, который он положил на стол и прикрыл томиком стихов Рильке.

— Я верю в ночь, — прошептал он. Однако его последнее воспоминание о Лизе было в ореоле света.

До места, которое Лиза назвала «нашим», было --">