Джон Грэй (философ)) - Кошачья философия. Кошки и смысл жизни

практических угроз их благополучию. Возможно, именно поэтому многие из нас так
любят кошек. Они по праву рождения наделены счастьем, которого люди, как выясняется сплошь и рядом, достичь не в состоянии.
Источник философии — тревога, кошки же не страдают тревожностью, если только не сталкиваются с прямой опасностью или не оказываются в странном месте.
Для людей сам мир — опасное и странное место. Религия — это попытка сделать нечеловеческую вселенную
пригодной для жизни людей. Философы часто презрительно отмахивались от этих представлений на том основании, что они значительно уступают их собственным
метафизическим выкладкам, но религия и философия
служат одной и той же цели1. Обе стараются подавить
неутихающее беспокойство, не отделимое от человеческой природы.
Люди простодушные скажут, что кошки не практикуют философию, потому что лишены абстрактно1. Я обсуждал эти взгляды на религию в: John Gray, Seven Types of Athe‑
ism (London: Penguin Books, 2019), p. 9–144.

8

го мышления. Однако можно представить себе вид кошек, который имел бы такую способность, но при этом
жил бы в мире с такой же легкостью. Если бы эти кошки обратились к философии, она походила бы на забавное ответвление фантастической литературы. Эти кошки-философы не стали бы смотреть на нее как на лекарство от тревоги, они включились бы в своеобразную
игру.
Отсутствие у кошек абстрактного мышления —
не признак их неполноценности. Наоборот, это признак
свободы ума. Мышление посредством обобщений быстро скатывается в суеверную одержимость языком. Немалая часть истории философии была связана с поклонением языковой функции. Кошки, полагающиеся на то,
что они могут потрогать, понюхать и увидеть, не подчиняются власти слов.
Философия дает много свидетельств хрупкости человеческого ума. Люди философствуют по той же причине, по которой молятся. Они знают, что смысл, который
они придумали для своей жизни, хрупок и может в любую минуту разрушиться. Смерть — предельное разрушение смысла, так как она означает конец любой истории, которую люди себе рассказывали. Поэтому люди
представляют себе переход к жизни вне тела в мире,
пребывающем вне времени, и продолжение человеческой истории уже там.
На протяжении всей истории философия была поиском истин, которые могли бы послужить аргументом
против смерти. Платоновское учение о формах — неизменных идеях, существующих в царстве вечного, — было
мистической версией этих поисков, в которой человеческие ценности получали гарантию, несмотря на смерть.
Кошки, не задумывающиеся о смерти, но, кажется, прекрасно знающие, когда подходит время умирать, не нуждаются в этих сказках. Если бы они и могли понять философию, она ничему бы их не научила.
9

Небольшое число философов признавали, что у кошек можно кое-чему научиться. Немецкий философ
XIX века Артур Шопенгауэр (род. 1788) был известен
любовью к пуделям, в его поздние годы они сменяли
друг друга один за другим и все носили одинаковые имена — Атма или Буц. У него также была по крайней мере
одна кошка-компаньон. Когда в 1860 году он умер от инфаркта, его нашли дома на диване, рядом с ним была
кошка, имя которой не сохранилось.
Шопенгауэр использовал своих домашних питомцев
как доказательство теории о том, что «я» — это иллюзия. Люди не могут не думать о кошках как об отдельных индивидах, таких же, как они сами. Но это ошибка,
полагал он, поскольку и те и другие — пример платоновской формы, архетипа, возникающего в самых разных воплощениях. В конце концов каждый из этих мнимых индивидов — эфемерное воплощение чего-то более
фундаментального, а именно неумолимой воли к жизни,
которая, согласно Шопенгауэру, одна только по-настоящему и существует.
Он говорит об этой своей теории в «Мире как воле
и представлении»:
Я знаю, если я стану серьезно уверять кого-нибудь, что кошка, которая в эту минуту играет во дворе, — это все та же
самая кошка, которая три столетия назад выделывала те же
шаловливые прыжки, то меня сочтут безумным; но я знаю
и то, что гораздо безумнее полагать, будто нынешняя кошка
совсем-совсем другая, нежели та, которая жила триста лет
назад. […] Ибо в известном смысле, разумеется, верно, что
в каждом индивиде мы имеем каждый раз другое существо,
именно в том смысле, который заключается в законе основания; которому подчинены также и время, и пространство,
составляющие principium individuationis. Но в другом --">