Виктор Алексеевич Пронин - Продолжим наши игры+Кандибобер

чувства пробуждать?

— А как же, Вася! Какие же чувства, если…

— Злость. Желание быть сильнее других, лучше, богаче! Может любовь вызвать стремление прыгнуть выше головы? Может. Обойти ближнего? Убрать соперника? Да это же первейшее желание! Закон природы.

— Нет, Вася, ты не прав. Не могу сказать в чем, но только знаю, что ежели ты полюбил человека…

— Одного, мать! Одного человека полюбил! И к нему у меня может быть нечто… Но ко всем остальным — настороженность. Готовность к схватке! Поэтому влюбленный человек опасен. Он обидчив, подозрителен. Ты, мать, на мир смотришь из-за своей метлы, а из-за нее немного чего увидишь. Мусор, пустые бутылки, жеваные сигареты и прочие отходы любовных воздыханий.

— Нет, Вася, из-за метлы можно и побольше твоего увидеть. Они ведь меня не замечают, за метлой-то. Я для них, как скамейка, урна, дерево какое… Думаешь, доказывают друг дружке, кто умнее, сильнее, красивее, как ты говоришь? Ох, Вася, нет! Доказывают, кто хуже. Кто пакость кому какую сделал, кто больше денег выклянчил — вот чем хвастают.

— Правильно. Суть не в том, где и как выклянчил, главное — сколько. Велика ли доблесть прыгнуть выше других? А ты прыгни! И тут же тебе медаль на шею, билет в заморские страны, чтоб и там знали, как наши сигать научились…

— Лег ты вчера поздновато… Неужто столько дел?

— Столько.

— Может, бог с ней, с работой-то, поберег бы себя?

— Поберегу, придет время. Мне еще кой-чего причитается от родной конторы.

— А что, — она не решается даже продолжить вопрос, такая невероятная надежда появляется у нее в голосе, в глазах, — могут дать?

— Куда они денутся? Дадут. Правда, на поведение еще посмотрят, на семейное положение, как на собраниях себя ведешь…

— А что на собраниях? Чтоб не шалил? Так ты уж сдержись как-нибудь, помолчи…

— Нет, мать, нельзя молчать. В том-то все и дело, что говорить надо. Много. Громко. Чтоб всем было слышно. И чтоб всем нравилось.

Мать некоторое время смотрит на меня встревоженно, что-то думает там про себя, соображает.

— Я вот что тебе, Вася, скажу… Смотри, чтоб товарищи уважали. Начальство — бог с ним, у него свое, нам не дотянуться. Главное — чтоб товарищи. У начальства интересы высокие, не всегда время есть и на человека в упор посмотреть, что болит, спросить…

— Учту, мать, учту.

— Только, Вася, ты уж того… как и сказать-то, не знаю… Не оставляй меня, старую, здесь, когда квартиру получишь, а?

— Посмотрю на поведение!

Она улыбается, я улыбаюсь, но мы оба понимаем, что шуткой здесь и не пахнет.

— Жалко будет уходить отсюда, — говорит. Оглядывается по сторонам, любовно смотрит на стены, на фотографии, на окно. — Уж не знаю, смогу ли уйти… Прямо не знаю… Столько лет…

— А зачем тебе уходить?

Она странно так смотрит и ничего не отвечает. Не люблю, когда на меня так смотрят. Как на голого. Где-то глубоко в ней — понимание, усмешка. Но боязнь, что увижу эту ее усмешку. Да, она так боится, что готова показаться глупее, чем есть на самом деле, лишь бы сохранить мир и добрые отношения. Пусть так, я тоже простоват. Поиграем, пока есть охота.

— Вася, я хочу у тебя… попросить, если есть, конечно… Понимаешь, меня пригласили на новоселье… Денег… Степаныч-то наш квартиру получил.

— Какой Степаныч?

— Как же, дядька твой! У него нынче такой праздник, столько радости… Дети уже поженились, где-то в Сибири в своих квартирах живут, а он только получил. Не хотели поначалу давать. Все равно, говорят, через месяц на пенсию пойдешь, пусть лучше молодые получают, поживут хоть. Ну, Степаныча ты знаешь, взбеленился весь, а после видит, что это их не дюже испугало, — тобой пригрозил. У меня, говорит, знаете, кто племянник? Без пяти минут директор! А они спрашивают, с интересом так спрашивают: директор чего? А Степаныч тоже не простак — директор фабрики, говорит. Вот! А какой фабрики — молчит. Понимает, что если скажет — не тот разговор пойдет… Посмеялись, конечно, но пакостить не стали.

Не поднимаясь со стула, беру из-под стола портфель, медленно открываю его, щелкая пряжками, и, вынув небольшие

пластмассовые фигурки козла, медведя, обезьяны, осла, расставляю их на столе между сковородкой и тарелкой с хлебом. Здесь, вне фабрики, без запаха красителей, вони жженой резины, грохота и шипения прессов, они смотрятся вполне прилично. Конечно, я вижу и грубоватость швов, и не совсем удачную раскраску с явным преобладанием ядовитых тонов, да --">