Валентина Николаевна Кузнецова - Евангелие от Иоанна. Комментарий

Евангелия.

Соответственно, другой у Иоанна и стиль. Вместо коротких и ярких притчей, поэтических сравнений и метафор, гипербол и парадоксов, поговорок и загадок Иисус говорит длинными речами, которые служат развернутым богословским комментарием к Его чудесам, они извлекают на поверхность их духовное содержание. У Матфея и у Луки тоже есть длинные речи, но их составной характер очевиден. Но у Иоанна они очень тщательно разработаны и представляют, скорее всего, проповеди-медитации самого автора на речения Иисуса, или на Его короткие притчи, имеющие отдаленное сходство с синоптическими, или на рассказы, взятые из раннехристианского предания. В то время как у синоптиков речения Иисуса содержат или нравственные максимы, или споры по поводу каких-то положений Закона Моисея, в этих речах Иисус говорит о себе, это самооткровения Божественной Личности, удивительно похожие на речи-откровения Исиды и Гермеса Трисмегиста.

Словарь евангелиста ограничен, почти что беден. Речи Иисуса, высказывания Иоанна Крестителя, а также комментарии самого евангелиста в стилевом отношении идентичны, так что в некоторых случаях невозможно узнать, кто говорит. Евангелист также любит повторы, которых в Евангелии огромное количество. Для него также характерен прием, который получил в литературе название иоанновой иронии: Иисус говорит о духовных вещах, а Его собеседники понимают Его слова на земном, примитивном уровне. Поражает также, что в самом богословском и философском Евангелии практически нет абстрактных существительных – евангелист предпочитает глаголы. Например, хотя он множество раз говорит о вере, но он постоянно употребляет глагол «верить» и ни разу слово «вера».

Эти многочисленные повторы, медлительный литургический язык, непривычная для современного человека логика – не прямолинейная, последовательная, а спиралевидная, – не может не поражать читателя. Удивительно, как автор мог достичь такой выразительности и силы при помощи столь бедных средств.

Богословие Евангелия.

Разница была замечена уже в первые века христианства, и Климент Александрийский определил Евангелие как «духовное», что, вероятно, следует понимать как богословское. Если читать его долго и внимательно, начинаешь понимать, что евангелисту, пользующемуся земными, человеческими словами и земными, человеческими понятиями, удалось сделать то, что сделать почти невозможно: в его повествование врывается вечность, в земное и временное совершается прорыв вневременного, вечного. Иисус у него одновременно земной человек, устающий от полуденного зноя, нуждающийся в помощи самаритянки и горюющий о смерти любимого друга, и Сын, который от Отца пришел и уходит туда, где Он был, прежде чем мир начал быть, в Славу, которая у Него была изначально.

Ни в одном другом новозаветном произведении не сфор­мулированы так четко и ясно, как в этом Евангелии, идеи предсуществования и воплощения. Об этом читателю не приходится догадываться, потому что эти темы многократно повторены на протяжении всего произведения. Кроме того, нигде так не подчеркнут божественный статус Иисуса, хотя автор остается на позициях строгого монотеизма. В Прологе евангелист назвал Иисуса Логосом, воплощенным Словом Божьим. Это его вклад в христианское богословие. Иисус также назван Сыном Божьим, но чаще просто Сыном. Впервые в христианской мысли представление о таком сыновстве тесно связано с божественностью: Он был послан в мир Отцом, и Его вознесение есть возвращение в прежнюю славу, Его уникальные отношения с Отцом не были прерваны ни Его воплощением, ни Его распятием. Сын человеческий, излюбленное самоназвание Иисуса, так же сильно меняет свое содержание. В то время как у синоптиков это словосочетание означает смирение и страдание Иисуса в земной жизни и лишь ожидание грядущей Славы, в Евангелии от Иоанна несмотря на то, что чаще всего это понятие также соединяет смерть и славу, час смерти Иисуса и есть час Его прославления и вознесения к Богу. Без этого Евангелия христианское богословие, вероятно, во многом выглядело бы иначе.

В этом Евангелии теряется эсхатологическая напряженность, столь характерная для синоптиков и ранних писем апостола Павла. Евангелист должен был дать ответ тем, кто чувствовал себя растерянным от задержки Второго Пришествия. Действительно, люди верили в то, что Иисус вернется на землю в полноте божественной славы очень скоро. Об --">