(Stasy Evans) - Безымянная звезда (СИ)

Тьма окутала человека, лежащего на скрипучей жесткой койке, что стоит вплотную к холодной каменной стене. Ночь в тысячный раз опустилась на остроугольный Азкабан и вот уже много лет — казалось, сотню — не приносила ни покоя, ни радости, как в былые времена. Он вспоминал ночные походы по школе и разговоры с Джеймсом до самого утра с сигаретой, зажатой в зубах, и бутылкой Огдена в руке. Раньше ночь олицетворяла все его бунтарство и свободу, теперь же — высвобождает наружу демонов. Эти демоны крепчают с каждой ночью, проведенной здесь, набираются сил, обретая свою телесную оболочку, чтобы выползти из-под койки и вцепиться острыми когтями и разорвать глотку обессиленному и изнеможенному узнику.

Человеку казалось, что он слышит их гадкие усмешки и тихий шепот, а иногда, засыпая, он будто бы чувствовал, как когтистая лапа сжимается на его горле все сильнее. Порой ему хотелось, чтобы воздух внезапно вышибло из легких, приближая долгожданную кончину, но то, что еще было живо от прежнего Сириуса Блэка, не желало сдаваться.

Иногда он сипло смеялся, срываясь на мучительный сухой кашель, разразив этим тишину одиночной камеры, смеялся от того, что раньше ему казалось, будто мародеры непобедимы, что море им было по колено, а смерть и боль не настигнет ни одного из них.

Но сейчас Сохатый мертв, а он — Сириус — томится вот уже десяток лет в маленькой одиночной камере, лишенный самого ценного, что у него было — свободы. Он мечтал колесить на своем байке по всей Англии, а затем посмотреть целый мир, наполненный приключениями, которые, несомненно, ждут только его. Теперь нет ни Сохатого, ни мира, ни свободы, которая очень часто снится и по пробуждению становится камнем, привязанным к шее. Камнем, идущим ко дну вместе со своей ношей.

Сириусу думалось, что он свободен, словно ветер, и волен бродить по земле до скончания времен. Как же он ошибался, ведь ветер нельзя заковать в цепи и запереть на тысячу замков. Ветер — он гуляет за пределами тюрьмы и, будто бы издеваясь, завывает свою заунывную песнь на свободе.

Над Азкабаном всегда стоит непроглядный туман, и Сириус не мог вспомнить, когда в последний раз видел солнце. В Хогвартсе весной он так любил разлечься под сенью раскидистого дуба близ Черного озера, дымить и жмуриться, наслаждаясь шелестом листвы и заливистым смехом девчонок вокруг.

Каждый раз вспоминать былое становилось все сложнее, словно воспаленный рассудок постепенно мутнел, и больше всего Сириус боялся однажды не вспомнить лица тех, кого он так сильно любил. Каждый день он сквозь боль и тоску вспоминал Джеймса, Ремуса, Лили и Марлин — каждый гребанный день он старался максимально четко нарисовать их черты в своем воображении, но получалось все труднее.

Страшнее всего — не смерть, не потеря рассудка. Страшнее всего — однажды не вспомнить лица, голоса и смех людей, дорогих его неустанно бьющемуся сердцу бунтаря.

То, что мужчине хотелось забыть больше всего, никак не шло из головы. Он помнил тусклый безжизненный взгляд Джеймса с застывшей решимостью и верой в лучшее. Он помнил погасшую зелень глаз Лили, в которых томился страх и боль. Он помнил маленького мальчика, который надрывно плакал на руках Хагрида, когда тот забирал его из разрушенного дома в Годриковой Впадине. Боль от воспоминаний заполняла каждую частичку его тела, служа идеальным ужином для дементоров. Она подпитывала их силу и уничтожала того, кто ее испытывает.

Костлявые и тонкие пальцы аристократа с неистовой силой сомкнулись вокруг ржавых прутьев решетки маленького окна. Сириус прижался лбом к ее обжигающему холоду и закрыл глаза, вдыхая запах ветра и соли, что тот доносил на удушающую высоту.

Вдали постепенно светлело. Сквозь тяжелые мрачные тучи едва пробивался рассветный свет, стараясь расчистить густой туман, что слепой пеленой окутывал все пространство вокруг. Иногда и только на рассвете дымка сходила на нет, и измученному взгляду Сириуса казались очертания острова, но за столько лет он так и не смог разгадать, мираж это или реальность. Возможно, он обезумел настолько, что видел то, чего нет. Осознавать, что где-то поблизости кипит настоящая свободная жизнь, было чертовски невыносимо.

В этом аду юношеский максимализм, надежды и буйство фантазии слишком скоро покидали людей. Да и от

--">