Андрей Сергеевич Терехов - Экспериментиум

ногами гравий и гниет черная листва; подняв высоко ворот плаща и дрожа от пронизывающего ветра промеж луж, в которые можно смотреть как в небо, и неба, в которое можно смотреть как в зеркало на него, идущего неслышно через эти мертвые лужи, гнилую листву и нагие деревья, на него, идущего гнилыми шпалерами, беседками с обвалившейся крышей, скамейками, лишенными опоры, как лишаются опоры в отчаянии и нужде те, кто сбегают, подобно ему, к домам, похожим один на другой и на тот, сгоревший и настоящий, который ему как бы снится наравне с улицами, пустыми и холодными с утра, как эти подземные переходы с выбитыми лампочками и эти дворы, не знающие солнечного света, будто у них тоже выбили лампочки, мимо детских садов, заброшенных, и детских площадок, заброшенных, проржавелых и тоскливых, прорастающих седой травой у подножья домов, похожих один на другой и на тот, единственный и настоящий, к которому нет дороги, как и к подъезду, похожему на сотни таких же подъездов, из которых нет исхода по лестницам, похожими на сотни таких же лестниц, ведущих единовременно вверх и вниз к квартире, пустой и печальной, как бы воплощающей ад из похожих друг на друга серых комнат, в каждой из которых провалилась внутрь себя стена, как лицо мертвеца проваливается себя внутрь, в дыру в стене, источающей пепел и гарь, от которой нет спасения, как от этих дней, закольцованных друг в друга и в стене, провалившейся внутрь, как лицо мертвеца проваливается внутрь себя, в дыру, которая как бы прожигает насквозь эти дни, закольцованные друг в друге, стена в стену, провалившуюся внутрь, в дыру, которую никто, кроме него, не видит, в дыру, источающую пепел и гарь, от которой нет исхода, как из этих стен, лестниц, подъездов и дней, сдвигающихся и громоздящихся друг на друга, где он что-то ищет, как мертвецы ищут свою могилу, и где вместо могилы ему дарят прощение, жгучее и не берущееся, как раскаленный докрасна уголь, прожигающий ему в груди дыру, которая как бы нанизывает на себя и его, и стену, провалившуюся внутрь, как лицо мертвеца проваливается внутрь себя, в эти дни и в этот пожар, глупый и жестокий, в котором погибло так много и в котором он как бы не виновен, потому что все дарят ему прощение, пустое и никчемное, которое он как бы не просит, потому что себя не простить, а просит только свою могилу, которой как бы нет, потому что нет могил для живых, а есть дыра в стене, дыра в душе, дыра в этих закольцованных днях, дыра, обугленная, зловонная, к которой он привык, как привыкают к части себя самого, к провалившимся внутрь себя стенам, лицам и черепам, к стенам, подъездам и лестницам, к кладбищам, лишенным могил, и к дням, из которых нет исхода, как из этой дыры, которая источает пепел и мертвецов, ползущих один по другому, сдвигающихся, громоздящихся друг на друга и на него ночами, похожими одна на другую, в которых мертвецы его душат и давят этими ночами, похожими одна на другую, в которых мертвецы, ползущие из дыры по своим внутренностям, воспоминаниям и физиологическим жидкостям, даруют ему прощение, безжалостное и бесконечное, от которого нет исхода, разве что аллеями из оцепенелых деревьев, где хрустит под ногами гравий и чернеет гнилая листва; промеж луж, в которых подернуто частой рябью свинцовое небо, подняв высоко ворот плаща и дрожа от пронизывающего ветра — к домам, похожим один на другой и на тот, сгоревший и настоящий, который ему как бы снится; пустыми с утра улицами, дворами, не знающими солнечного света, к домам, похожим один на другой и на тот, единственный, сгоревший, пробивший дыру сквозь стены, дни и душу, к тому дому, к которому дороги нет.

Лестницы Моринсхолма

Послушайте же, славные мои, послушайте легенду Моринсхо́лма. Рассказанную мной, Башкой, в году сто третьем от Златого Века.

То песнь о Директории морской, ее невзгодах, счастье мимолетном. Как умирали стены, как они рождались, как город пал под натиском сил злых.

За мной идите, в мрачный сей некрополь. Шаги умерьте, не пугайте души. Ступайте тише, робче, следом в след.

Услышьте, только вслушайтесь. Вот. Вот! Рев залпов, скрежет штурмовых титанов; свинцово небо озарилося огнем. Последние мгновения осады. Еще чуть-чуть, и град падет и станет он ничем. Смотрите, слышьте, пробуйте руками. Вот камни. Холодны они? Мертвы они? Да. Что обернулось белыми костями, все то, что ныне пустота и тлен — все это раньше было Моринсхолмом. О времена…

Смотрите, обелиск, --">