(znaika) - Возможная жизнь (СИ)

никто, кроме нее, не проявлял своей заботы так ярко.

Мисс Голдштейн кивает, едва ощутимо проводит по его волосам и разворачивается к выходу.

Вторая канарейка усаживается на подоконник и принимается чистить бумажные перышки, пока Криденс пытается спокойно дышать.

***

А еще она возвращается.

И возвращается не как тогда, когда не сдержала своего слова и наверняка забыла о нем.

Мисс Голдштейн зачем-то снимает шляпку, поправляет чуть вьющиеся волосы и подходит к нему.

Боли почти нет, сегодня хороший день. Сегодня вообще, казалось бы, отличный день: руки, хоть и чудовищно дрожат, но уже могут двигаться. Криденс и этому рад — его ведь буквально собрали по кусочкам.

— Мисс Голдштейн?.. — голос сипит и обрывается в хрип. Оно и неудивительно: за прошедшие пять дней с последнего визита ему не было особо с кем говорить, да и, если уж совсем по-честному, говорить вообще не хотелось.

— Зови меня Тина, — отвечает она и улыбается.

Ей неуютно с ним, примерно так же, как и ему было в доме Мэри-Лу, как и там, в переулке, когда он вслушивался в обещания вроде бы друга. И от осознания этой простецкой мысли что-то в груди переворачивается. Не изменилось ровным счетом ничего — он как был мерзким, таким и остался.

Он все тот же гадкий мальчишка, который теперь причин гораздо больший вред.

— Эй, не убегай от меня, не замыкайся, пожалуйста.

Криденс зажмуривается и впивается в одеяло: как же, сейчас он может убежать.

— Тшш, тебе нельзя волноваться, слышишь? — Тина проводит большим пальцем по его брови так успокаивающе, так нереально приятно, что Криденсу кажется, словно это один из его хороших снов. — Ты жив, ты будешь жить, и это главное.

— Моя сила, — на пробу произносит он, когда Тина отстраняется и принимается расправлять его одеяло. — Ее больше нет? Я… — сердце екает, — никому не наврежу, мисс Голдштейн?

Тина облизывает нижнюю губу, чуть морщится. Ненадолго замолкает, будто считает про себя до двадцати, а после начинает говорить.

Тина много говорит, произносит странные слова, которые ему не до конца понятны, а еще смотрит так, как он всю свою жизнь смотрел на мать в ожидании наказания. Так же опасливо и испуганно, страшится момента, когда ложь разоблачат.

Но внятного ответа он так и не получает: может, Тина просто не знает, а может, не хочет его пугать.

— Пока идет расследование, тебе не обязательно быть здесь, Криденс, — вскользь замечает она, ловит его взгляд. — Да и Модести тоже неплохо бы сменить обстановку.

И его точно обдает ледяной водой.

Господи-боже, Модести! Как он мог о ней забыть?!

— Где… Как она? С ней… — он прочищает горло и, словно от холода, передергивает плечами. — Мисс Голдштейн, вы ведь позаботитесь о ней, когда меня снова казнят?

Тина на мгновение замирает, и Криденс всерьез задается вопросом, что он сказал или сделал не так. Чудо, конечно, чудом, но он ведь слышал от темнокожей женщины, сколько людей из-за него отправились к праотцам.

И когда Тина приходит в себя, Криденс впервые понимает, что такое настоящие объятия: это когда заботятся о тебе больше, чем о себе самом.

А еще Криденс с удивлением замечает, что ее сердце бьется так же часто, как и его собственное.

***

— Ему еще нельзя.

— Он сможет.

— Но он не станет!

— Станет.

Было бы неплохо, если бы у него спросили, ну хотя бы раз, хотя бы в порядке исключения. Было бы вообще отлично, если бы при нем к нему обращались по имени, но, наверное, это уже из раздела несбыточных мечт.

Куинни первой оборачивается к Криденсу и смущенно улыбается. Иногда ему кажется, что она умеет читать его мысли. Но так бывает только иногда — мягкий взгляд без улыбки, которая загорается на ее красивых губах, и ощущение у него в висках, точно кто-то невидимый изнутри царапает кожу.

— Извини, милый, мы совсем увлеклись. Нужно было сразу у тебя спросить, а не строить догадки или ругаться, — холеная ладонь мягко касается его плеча. Модести смеется в чашку и откусывает кусочек от пирожка с яблоком. — Ты хотел бы помочь Тине с ее работой?

Господи боже, да, он

--">