Елена Лаевская - Во все времена (СИ)

горячка началась?

  - Не дракон, и не горячка. Меня сюда тот самый местный колдун привел. Сказал, что, мол, мне здесь самое место под священым деревом, из-под корней которого вытекает волшебный источник. Вам, видно, тоже. Мрачные тут вещи творятся. Ну, да мы с вами не робкого десятка. И удивительного здесь много. Вот какой сейчас у вас, Александр Сергеевич, год на дворе?

  - Сентябрь тысяча восемьсот тридцатого года от Рождества Христова, - нетерпеливо ответил Пушкин, - А у вас другой, что ли?

  - Апрель, тысяча девятьсот тринадцатого. Восемьдесят три года спустя, если позволите.

  - Не позволю! Вы шутки шутите, сударь. Глупые шутки!

  - Хорошо, глупые шутки. Как же мне вас убедить? Вот часы наручные. Видите, с обратной стороны выгравировано: "Paris 1910". Сделаны для выставки. Посмотрите на мое ружье, Браунинг Авто файв. Такого точно в ваше время не было. Не убедил? Ну, все равно, не хотите ли стрельнуть?

  Стрельнуть из необычного ружья Александр Сергеевич очень даже захотел. С горящими от возбуждения глазами повесил на ветку дерева ночной колпак, отсчитал пятьдесят шагов, выслушал объяснения.

  Попал с третьего раза. И с четвертого, и с пятого тоже. Замахал разорванным в клочья куском материи, заорал радостно во все горло, распугивая невидимое абиссинское зверье. С сожалением передал Браунинг хозяину, спросил хмуро:

  - Я-то тут причем, какого лешего меня сюда занесло?

  - Тут вопрос тонкий, - ответил Николай Семенович, опустив глаза, и снял невидимую пушинку с рукава. - Я бы даже сказал, эзотерический. Разрешите сделать предположение?

  Пушкин только рукой махнул.

  Гумилев проговорил задумчиво:

  - Вы - поэт. Самый талантливый из всех, кого знаю. Я - поэт. Тоже не из последних, смею надеяться. Вы человек непростой: рисковый, неуживчивый, неправильный. Даже раздолбай где-то. Я такой же. Я сейчас в Абиссинии, из этих же краев ваш прадед. Вот сейчас сидел здесь, ваши строки вспоминал. И раз вы сюда пришли, значит, вам предлагается то же, что и мне.

  - Да ни за чем я сюда не приходил! - хлопнул себя по колену Александр Сергеевич.

  - Ну, вас сюда пришли. Какая разница. А зачем - я знаю. Идите сюда.

  Настырный новый знакомый обошел необъятное дерево, присел, наклонился, раздвинул редкую поросль пожухшей травы. Из под узловатых корней сбегал по камням едва заметный ручеек. Гумилев подставил ладонь под тонкую струю:

  - Видите? Вот он, источник. Если высоким стилем, то Источник Поэтов. Вдохновение в обмен на годы. Пьете из ручья - ваши стихи и проза будут жить вечно, но умрете вы довольно скоро. Не пьете - мирно угаснете умиротворенным дряхлым старцем в кругу семьи, но ничего особенного ваши будущие вирши представлять не будут. быстро выдохнетесь без вдохновения. Прошу, выбирайте.

  - Как - выбирайте? Что выбирайте? Quelle absurdité! Я не пишу прозу!

  - Вот-вот начнете.

  - Все равно, не желаю ничего пить! И есть не желаю! Я ухожу!

  - Не получится. Пока не выберете свой путь - не получится.

  - Это мы еще посмотрим! - Пушкин резко вскочил, рванулся по склону не хуже твоего носорога, нырнул в кисельную тишину ночного тумана. Влажная темнота не хотела расступаться. Оплетала сырыми нитями, пружинила, отбрасывала назад. Скалилась гнусной харей: казалось еще чуть-чуть, и вопьется в лицо, забьет ноздри, высосет глаза, вырвет язык. В какое-то мгновение поэту почудилось, что он застрял в волглой паутинe навсегда, и не чувствует ни рук ни ног, словно уже начал растворяться в мокротной зыби без конца и края. Уже плохо понимая, где право и лево, верх и низ, из последних сил рвался из ловушки. Показалось - впереди забрезжил просвет. Пушкин навалился грудью, закричал, ринулся в образовавшуюся брешь... И снова оказался рядом с треклятым ручьем и чертовым долговязым собеседником.

  Шлепнулся задом на холодный валун, утер рукавом холодный пот со лба, вздохнул-всхлипнул громко.