Лариса Анатольевна Львова - Неси меня, Белая (СИ)

распахнулась мне навстречу. Ждали, что ли?

   - Идём! - скомандовала Машуня, и наша компания отправилась мстить.

   Почти двухметровая тётя Таня разговаривала мужским голосом. Вне помещений - детского учреждения, магазина, поссовета - добавляла в конце фразы крепкое нецензурное выражение. Мы миновали три фонарных столба, и улица провалилась в темноту. Ванька и Санька, следующие по старшинству после Николая братья, выдвинулись вперёд, За спиной - вдохновлявщий на месть шёпот: "А ещё она сказала, что мамка с папкой дыбилы... и мы тоже дыбилы..." Увы, я знала, что это значило. Негодование словно толкнуло в спину, и я опередила всех. Обида за друзей точно так же щиплет сердце, как мороз щёки.

   Мы близко к цели. Перед глазами - необыкновенная по красоте картина.

   Дорога ныряет вниз, к реке. От неё, покрытой могучими снегами, будто поднимается к чёрному небу сияние. Над лилово-белыми торосами ходят тени, лунный свет играет с морозной пылью.

   Из оцепенения вывел возмущённый голосок Машки:

   - Чё встали-то? Пошли уж. Холодно.

   Холодно? Да ничуть.

   Старый дом с двумя печными трубами. От скрипа наших валенок проснулся лохматый пёс. Тётя Таня называла его Псиной, другие - по своему настроению. У пса оно всегда умильно-радостное. Но сейчас, наверное, от мороза, Псина только помахал хвостом. Я полезла в карман, и старый кавказец в два прыжка очутился возле нас. Датское печенье мгновенно исчезло в его пасти, а Машка ревниво пробурчала: "Лучше бы я съела". План мести простой: набросать к двери детского учреждения снега и облить водой. Тётя Таня, можно сказать, жила на своей работе. Когда соберётся уходить - не тут-то было. Снег железобетонно схватится за пять часов.

   Мы нерешительно осмотрелись. Сиротливый двор навеял скуку, и мстительное настроение пропало. Я встала на крошащуюся завалинку и заглянула в окно. В серой наледи чьё-то дыхание и пальчики понаделали дырочек, поэтому хорошо видна ярко освещённая комната. Вокруг маленького стола шесть стриженых макушек. Одна из них - чуть ли не в тарелке. Наверное, кто-то горько плакал. Над макушкой склонилась тётя Таня. Её лицо непривычно ласковое. Она что-то сказала, поцеловала светло-русый ёршик. Но головёнка вжалась в худенькие плечики, которые затряслись в неудержимом плаче. Женщина сморщилась, как от зубной боли, подхватила большими - что твоя лопата - руками малыша и куда-то унесла. Под ложечкой заныло так сильно, что на глазах выступили слёзы. Больно стукнувшись лбом о раму, я соскочила с завалинки. Мои друзья по очереди приложились к окну.

   - Понарожают, а потом бросают, - как взрослая, сказала Машуня, - ух, я бы этих родителей беспутных... пришибла бы.

   - Пошли домой, нечего тут делать, - отчего-то обозлился Ванька и со всего размаху стукнул кулаком в стену. - Пошли, поздно уже. А то Олькина бабка к нашим сейчас прибежит, шум поднимет.

   Нет, нельзя уходить просто так. Меня пронзило желание приласкать, подобно тёте Тане, ребятишек из этого дома, сам старый дом, Псину, грустный двор и всю замороженную землю:

   - А давайте сейчас... ну хоть снеговика им слепим? Выйдут утром во двор, и вот он, снеговик! Ещё можно подарки возле него положить!

   Мальчишки уже пошли к калитке, но развернулись и как-то грустно, совсем как бабуля, на меня посмотрели.

   - Где их взять, подарки-то? - пробурчала Машуня. Она в этот вечер ни на шаг от меня не отходила.

   - Так вот же! - я достала из сумки позабытый праздничный кулёк килограмма на полтора. Там конфеты, шоколадные фигурки и ещё какая-то кондитерская мелочь. Мы с бабулей сладкого, кроме заготовок из ягод, не ели - вредно. Всё, что оставили родители, уезжая на отдых в Таиланд, предназначалось на гостинцы.

   Честная компания вздохнула, а подружка чуть слышно простонала. Ванька и Санька сердито затопали к калитке. Машуня стойко держалась рядом.

   - Долго не шляйся... - донеслось из темноты.

   Снеговик не

--">