Максим Андреевич Далин - Тракт. Дивье дитя

гляди, — и протянул к Власу чудного вида черный чемоданчик.

— Музыка-ант… — протянул Влас несколько недоверчиво, но уже без страха. — А откудова, ты, музыкант, тут взялся?

Путник, а уже ясно было и по голосу, и по фигуре, что молодой парень, неопределенно мотнул головой назад себя и пожал плечами.

— Из города, что ли? — спросил Влас, а парень чуть только не перебил его, так быстро ответил:

— Нет, не из города. Из леса.

— Скитник^[2], что ли? — спросил Влас, успокоившись совсем. Среди сектантов какого только нет странного народа, но буйствуют они редко — им вера не велит.

— Наверное, скитник, — ответил чужак неохотно. — Музыкант я.

— А идешь-то куда?

— Да прямо иду. Поселок-то, что к нам ближе всего — Прогонная, что ли?

— Прогонная, она и есть.

— Значит, в Прогонную иду.

— Бродяга, что ли?

— Бродяга и есть. Подвез бы ты меня, добрый человек.

— Лошади стали совсем, — мрачно отозвался Влас. — Хоть в поводу веди.

Парень протянул руку к лошадям, и они потянулись к нему мордами так, будто всю жизнь его знали.

— Устали, сердяги, — сказал он вполголоса, и слышно было, что улыбался. — Груз тяжел и дорога разбитая… Устали, верно…

А лошади так и подставляли ему морды, пофыркивали — и когда он пошел рядом с телегой, сами, без понукания, тронули следом. Влас насторожился.

— Да ты лошадник, как я посмотрю…

— Не сведу твоих лошадей, не опасайся. Я не конокрад, правда. Я верно сказал тебе — музыкант.

Влас покивал. Может, оно и действительно…

— Ну да, я и говорю. Музыкант — это хорошо. В Прогонную приедем — музыку сыграешь. Мужики послушают. Оно им гоже — музыка-то. В Прогонной Лешка Скитской петь больно горазд, старатели тож, тож — Осипова девка, а музыки не слыхать. Разве у Антипки — балалайка, и та — с одной струной… Гармониста, случаем чего, из Бродов зовем.

— Понятно.

— То-то, понятно, — парень смирно шел наравне с телегой, разговаривал — и Влас обрадовался случаю побеседовать по дороге с приятным человеком. Наступающая ночь уже казалась ему не так страшна. — Устин-то Силыч все машину из города выписать грозится. Машина такая есть: покрутил ручку — и музыка…

— А играет-то кто?

— Кто! Чай, машина и играет.

— Машина…

— Точно. А то — и человечий голос из трубы: только кружочек вставь и покрути. Да тяжелый такой — страсть.

— Кружочек тяжелый?

— Голос тяжелый, паря. Не душевный.

— А музыка душевная?

Влас задумался.

— Да нет… Правду сказать, и музыка не то, чтоб очень душевная.

— А зачем недушевную-то слушать?

— Так он, Силыч, и машину-то еще не купил…

Прохожий рассмеялся. Влас усмехнулся тоже и принялся чиркать спичкой, чтобы закурить цигарку.

— Вот Силыч-то и говорит. Людям, говорит, нужна умственность и для души тоже… Вот старатели, те душевно поют. Аж слеза прошибет иной раз. Все о жизни своей, о разнесчастной…

— Почему — о разнесчастной?

— А какая у них жизнь? — оживился Влас. — В холоде, да в голоде, да в мокрети — роют-роют, как кроты, да в воде-то по колено, да в ямах этих ихних… Тыщу пуд песка выворотят — на ноготок золота намоют. Да и то — фарт, слышь, надобен, а без фарта что ж… Вот подфартит которому — он сей момент в Прогонную, в лавку да в кабак. Себе одежу справит, бабе — одежу, конфект-пряников, а до винища дорвется — и спустит все до нитки. Пропьет последнее — и на прииск в рванине…

— Так, стало быть, не золото им нужно, а водка?

Влас рассмеялся и закашлялся.

— Скажешь еще! Золото всем надо. Золото — оно что ж… Как же. А водка — она сама по себе.

— И тебе нужно золото?

Влас фыркнул так, что обернулся чалый жеребчик.

— А кому не нужно? Ты, паря, даешь. Коли бы у меня да золото было, я б развернулся. Разве я бы тут стал бы? Я б всем показал кузькину мать…

— Что ж на прииск не идешь?

— Дурак я на прииск идти. Фарт не знай, будет ли, нет ли — а разбой да поножовщина округ золота завсегда ходит. Зарежут за грош — и поминай, как звали. Самые они непутящие люди, да и отчаянные. Нет уж. Не в чилиндре хожу, да зато кусок хлеба верный и никто на меня и на добришко мое не польстится… Да и где нарыть сколько надоть — ты ж ведь в контору отдай, а контора-то себе на уме. Пронюхают, что золотом-то пахнет — мигом участок-то в казну, а ты ступай себе… А коли потаишь от казны-то — перекупщик заживо шкуру сдерет. Вот и останется все то же солнышко — грошик с орлом…

— А тебе --">