Петр Васильевич Еремеев - У околицы давних лет

летел, все метался над онемелой зимней землей. То он сыпался почти отвесно, то налетные вихри с тонким воем взмывали вверх, где-то над головой хлопали упругими заледенелым полотенцами. Снег набивался в ворс цигейковой шапки, в воротник старого, задубелого сейчас, пальтеца, подтаивал на ресницах, скулах, тут же подмерзал, и стоячие углы воротника жестко царапали мерзнущие щеки.

Сперва-то вся эта снежная коловерть будоражила, даже веселила своим неуемным буйством человека, в котором не унялась еще пьяная ярь. Но шагалось все тяжелей в сугробных навалях, брелось все медленней, и уже забирал всполошный страх потерянности, гнетущего одиночества. И потому ругал себя за то, что очертя голову поперся в такую падеру. Диким ревом, с натужным протягом бросал отчаянный вызов в беснующийся снежный крутеж:

— Я дойду, мы поспо-ори-им!

Он не сбился с дороги — шоссе было обсажено топольками и кустами акации. Внезапно счастливо посветлело там, в небе, и захватила радость успокоения: сквозь высветленную белесую муть бурана проступила справа темная боковина дома, а рядом черная прямизна просмоленного электрического столба. Окна в доме не светились. Согнувшись, Павел чуток постоял, и тут такая усталость тела и расслабляющая сонливость разом охватила его, что он испугался и погнал себя дальше. Мороз прихватывал щеки, нос, ознобно немела спина, ног он почти не чувствовал: мокрые прежде брюки заледенели до колен.

Опять потемнело. Павел, больно ударившись плечом о что-то твердое, упал, вскочил и тотчас узнал — дом Жердиных! Это у ихней ограды стоит распотрошенный, прежде колхозный, грузовик. От Жердиных налево сверток, переулок Прудовый, а по нему четвертым — его, Павлов, дом!

Остановила назойливая тревога: во внутреннем кармане пальто несет бутылку водки — не разбил ли, не выпала ли при падении? Старательно полез за пазуху, ощупал холодный кругляш стекла: здесь злодейка с наклейкой, цела — шагай, шагай, свята душа, на костылях!

Он дошел-таки до своего дома на чужих негнущихся ногах. Навалился грудью на ограду, малость отдышался, с трудом повернул железную щеколду, и штакетная калитка заскрипела железными петлями. Опять чуть не упал, влекомый теперь калиткой.

Не торопился поднять голову, взглянуть на окна, а когда раскрыл слипающиеся глаза, то наполнился благодарностью к Елене: дома она, свет горит… Свет падал легкой изогнутой опояской на сугроб в палисаднике лишь из ближнего к калитке кухонного окна. Узкая полоска его еле теплилась только между боковиной резного наличника и темной комнатной занавеской. В верхнем звене освещенного окна — подними Павел голову повыше, он увидел бы малость приоткрытую форточку. Из нее вдруг и рыгнула дикая эстрадная какофония, потом донесся всплеск чужих нерусских голосов, и, наконец, в наступившей тишине раздались путанные русские просьбенные слова мужчины, затем, опять же в тишине, всплыла песня — такая знакомая, такая родная.

Белым снегом,

         белым снегом

Ночь метельная все

         стежки за-амела-а…

Пела Елена! С этой песни когда-то все у них и началось еще там, на последнем курсе университета. И потом на разных вечеринках тут, в Семине, в райгородке жена всегда заводила первой именно эту песню, первые строчки которой стали для него высотой чистой любви, а после и затаенной тоской по тому, что было для него недолгим семейным счастьем.

Гуляет Елена прекрасная… Сына, сына нет на белом свете, а ей, родимой, весело! Это как же так, что душа материнская не восприняла фамильной, своей беды, которая ведь не вот вчера случилась. Еще гуляет по миру эхо того рокового выстрела… Со вчерашнего дня беда эта совсем рядом — вот жалкий вестник ее топчется сейчас у самого порога. Ну, а ты, сам-то ты до вчерашней бумаги ждал ли непоправимого несчастья?! Обдал, опалил Павла чей-то холодный лобовой вопрос, и он разом сник, хотя и мог бы сказать пусть и малым оправданием: два года жил в тревожном, мучительном ожидании этой вот беды, иного-то никто из Чечни не обещал! Потому и медлил сказать то слово, которое давно ждет от него Тамара из магазина, — решил для себя: вот вернется Валерий — он спросит у сына… В нетрезвой голове Павла все путалось и мешалось. Она, Елена, еще не знает… Бедная, как ее остудят его страшные слова. Вот уйдет этот, как его… И она откроет бывшему мужу дверь, не сможет не открыть! Он поторкается, прокричит ей в дверь. Она же --">