Вениамин Александрович Каверин - Собрание сочинений в 8-ми томах. Том 1

находил в этой
жизни студент-первокурсник, ходивший с высоко поднятой
головой по еще пустынному, осенью двадцатого года, Пет­
рограду. Еще бы не гордиться! Он только что приехал из
Москвы, где чуть ли не ежедневно бывал в знаменитом
«Стойле Пегаса». Он неоднократно видел Маяковското,
Есенина; он присутствовал па вечере буриме, где предсе­
8

дательствовал Валерий Брюсов и московские поэты высту­
пали со стихами па заданные темы. Он сам писал стихи,
почти не сомневаясь в том, что именно ему удастся совер­
шить переворот в русской поэзии. Однажды он даже побы­
вал у Андрея Белого, который показал только что вышед­
шие «Записки мечтателя» и говорил с ним так, как будто
он, мальчик, едва окончивщий школу, был одним из этих
мечтателей, избранников человечества и поэзии...
Потом Шкловский ушел, а я стал несколько пренебре­
жительно, как и полагалось столичному поэту, прислуши­
ваться к разгоравшемуся спору. В нем принимали участие
все. Но главными противниками были Федин и Лунц, я
это почувствовал сразу.
Спор шел об основном — о столбовой дороге нашей ли­
тературы.
Со всей страстью, в которой трудно было отличить
убеждение от литературного вкуса и которая тем не менее
двигала в бой целые полки доводов (неопровержимых, как
мне тогда казалось), Лунц нападал па Федина, слушав­
шего его терпеливо, не перебивая.
Знаменитый тезис — сначала «что», то есть сначала
содержание, а потом «как», то есть форма, лежал в основе
концепции Федина, и он умело превращал его из оружия
обороны в оружие нападения: так много необозримо но­
вого вошло, в те годы в жизнь России, утверждал он, такой
никому еще не ведомый, трепещущий материал рвется в
литературу, что трудно представить себе необходимость
первоочередного изучения ее законов, на котором настаи­
вал Лунц.
Это было лишь началом длинного спора, под знаком ко­
торого прошли вечера двадцать первого года.
Другой запомнившийся спор касался вопроса о стиле.
Выбор между двумя направлениями —• разговорным и так
называемым «орнаментальным» — предстоял в ту пору
любому из нас. Орнаментализм был представлеп сильными
писателями, энергично действовавшими и вовсе не желав­
шими упускать из-под своего влияния молодежь. Достаточ­
но сказать, что Замятин руководил одной из студий «Дома
искусств». Ремизов поражал воображение оригинально­
стью самого своего отношения к литературе. Андрей Бе­
лый был в расцвете своего дарования, и казалось, что его
перо еще способно высоко поднять изысканную прозу сим­
волистов. Можно смело сказать, что орнаментализм оказал
заметное влияние на раннюю прозу Всеволода Иванова,
9

Никитина. Другие «братья» обошли это направление, опи­
раясь на широкую — от Лескова до Чехова — классиче­
скую традицию русского реализма. Что касается меня, то
среди первых шестнадцати, оставшихся в рукописи, рас­
сказов можно найти подражания Бунину и Белому, Гоф­
ману и Эдгару По.
Важно отметить, что среди «Серапионовых братьев»
были Иванов, Зощенко, Федин, Тихонов — люди, уже ус­
певшие многое увидеть и понять, писатели, относившиеся
к литературе как к делу жизни. Революция переломила
быт, в литературу пришли люди не из кабинетов, а с фрон­
тов гражданской войны, люди действия, а не созерцания»
Я уже упоминал, что мы много спорили о литературе.
Мне было трудно согласиться с теми, кто считал, что нуж­
но непосредственно, просто отражать то, что происходит
вокруг нас, я считал таких писателей натуралистами, «бы­
товиками». Смутно чувствуя все значение процессов, про­
исходивших в стране в начале двадцатых годов, я еще не
знал жизни и не понимал, как надо писать о ней.
Первым выходом из этого круга узколитературных
представлений была повесть «Конец хазы», в которой я
пытался изобразить бандитов и налетчиков нэповских лет,
«блатной» мир Ленинграда. Собирая материал для «Конца
хазы», я читал уголовную хронику, ходил на заседания
суда и, случалось, проводил вечера в притонах, которых в
ту пору было еще немало. Я готовился к работе именно так,
как это делали мои старшие товарищи К. Федин, Н. Тихо­
нов, неоднократно и справедливо упрекавшие меня в незна­
нии жизни, в стремлении укрыться от нее за стенами сту­
денческой комнаты, заваленной книгами по истории
литературы. Опыта еще не было, я собирал --">