Георгий Викторович Баженов - Пространство и время

говорил: нет ни верности, ни любви.

Ваганов вышел, мягко закрыв за собой дверь, как будто так просто вышел, погулять и вдруг побежал по лестнице вниз. Мелькали ступеньки, перила, двери…

На улице облегченно вдохнул прохладный воздух.

Была осень, двадцать пятое сентября.

Он побрел к Кузьминским прудам. Шел, думал, что здесь, на окраине Москвы, такой же порой тихой и чуткой становится душа, как в каком-нибудь ином, далеком от людей месте… И вслушивался в себя и ничего, кроме обиды, поначалу не слышал. Затем мир, что окружал его, ожил для него, он расслышал, как тонкий ветер шумит далеко вверху, в кронах старых лип, и ему казалось, что, возможно, этот же шум среди этих же или подобных лип слышал Петр Первый, когда приезжал сюда, в Кузьминки, посмотреть своих коней в отменных конюшнях… Воистину думаешь так, хотя бы и было в прошлом иное: томительно, но и радостно знать, что все, с чем общаешься ты, некогда окружало далеких твоих предков, и возвышенная мысль о бесконечном общении людей в природе, через природу так тревожна, так хороша в тебе…

Ваганов с дороги ступил на тропинку, которая вела уже в настоящий лес. Изредка останавливаясь и постукивая сухим, пахучим сучком по стволам сосенок, он медленно шел к прудам. Он примерно знал, где те пруды, и даже представлял, будто видит какую-то темноватую голубизну воды сквозь деревья вдали. Но был вечер… и вдали было темней, чем вокруг, так что Ваганов, как много уже раз в жизни, мир дорисовывал чутким, даже болезненным своим воображением…

Но когда он вдруг вышел из лесу к воде, то, правда, светло, даже ярко открылся ему пруд. Над ним, над этим прудом, расстилая широкую дорогу света по-над гладкой его поверхностью, стояла луна. Ваганову показалось, будто и у него внутри засияло все от лунного покойного света.

Он пошел по берегу пруда, в сторону академии, но не выдержал в себе возникшей радости и присел на пенек, чтобы отдохнуть и понаблюдать за жизнью островка напротив. На том островке, знал он, в траве где-то спрятались лебеди, утки и гуси. За день они наплавались, устали, а теперь, должно быть, мирно спят…

Сначала во влажно-темной траве Ваганов заметил двух лебедей, стройные, матово-черные шеи которых склонились в словно бы снисходительном оцепенении. Он вгляделся пристальней и скорее угадал, чем заметил, нескольких маленьких лебедей рядом. Ваганов улыбнулся: он вспомнил, как днем, бывало, начнут взбираться лебедята на крутой и тяжелый подъем островка, лезут, скользят, вскрикивают жалобно и падают вниз — в воду. Будто совсем не тревожась, долго наблюдают за ними белая лебедь и белый лебедь. Наконец сердце лебеди не выдерживает, подплывает она к детям и нежно, осторожно подталкивает их, когда это особенно нужно, в самый ответственный миг.

И Ваганову подумалось почему-то, что у него тоже какой-то ответственный должен случиться миг именно сегодня, но вряд ли кто мог подтолкнуть его, помочь ему.

С этой мыслью, которая, как проявитель, словно бы обозначила в его сознании контуры важного очень решения, внешний мир отошел на второй план. Отчетливо и ясно он понял, почему, уйдя из дому, не туда побежал, помчался, куда рвалась уже многие годы его душа, а сюда, к прудам, к лесу и птицам… Он боялся самого себя — сознательного и решительного, но чувствовать не боялся никогда, ибо в чувствах своих, думал он, бывал редко не прав.

Он быстро поднялся и пошел прочь…

На первом курсе Ваганов снимал комнату, но осенью, пока было тепло, жил на чердаке, а не в доме с хозяйкой. В то время он увлекался философией, сторонился всех и носил бородку. Изредка ребята с курса затаскивали его в общежитие, допытывались, что он за человек, а он ими не интересовался; они не увлекались философией и даже смеялись над ней.

Любимым для него делом, почитав «Диалектику природы», было сидеть по вечерам на чердаке и в бинокль рассматривать пространство. Он мучительно в то время размышлял над природой времени и пространства, не соглашался и соглашался с Энгельсом: ему казалось, что тот не осветил конкретно некоторые вопросы. Порой, сидя на чердаке, он мог даже вызвать перед собой образ любимого Энгельса и беседовать с ним, расхаживая по таинственному чердаку.

— А все-таки вы не ответили на мой вопрос, — говорил на прощание Ваганов.

Энгельс улыбался и всегда говорил: «В таком случае, молодой человек, в следующий раз вместе подумаем».

Никто об этих «беседах» Ваганова --">