Владимир Михайлович Андреев - Зелёные кони

поддержать его.

— Если бы ты преодолел свои обстоятельства и в отличные роту вывел, — сказал он, — задача была бы решена.

— Постараюсь! — воскликнул разгоряченный Федотов. — Постараюсь догнать и перегнать Рогачева, — повторил он, глядя в лицо комбату.

Третьяченко ничего не ответил: ему не хотелось говорить о капитане Рогачеве, который два месяца назад был выдвинут на повышение и передал роту новенькому — старшему лейтенанту Матвееву, который сейчас сидел смирно в конце стола и помалкивал. «Еще, чего доброго, обидится, примет похвалу Рогачеву как упрек по своему адресу. Хотя пусть обижается, — подумал тут же Третьяченко, — ему критика тоже нужна: взялся горячо, однако бывшая в прошлом в передовых рота свой позиции сдала — сказалось, по-видимому, отсутствие опыта у командира…»

А вообще, комбату сегодня хотелось бы провести вечер весело, ничье самолюбие не задевать — сегодня у них праздник, батальон вышел на первое место в полку, и все они, в меру своих сил, приложили немало старания, чтобы добиться этого. Всем им большое спасибо!

Третьяченко улыбнулся и поднялся из-за стола, дав знак рукой, что тотчас вернется. Прошелся по комнате, заглянул на кухню и поставил на плиту чайник. Жена и сын еще вчера уехали в областной город, оставили, его хозяйничать в квартире. И их отъезд неожиданно оказался очень кстати: пришли товарищи, с кем он несет службу, обстановка что ни на есть самая свободная — никакого официоза. Своеобразный мальчишник получился, где можно было свободно, без помех, говорить обо всем.

— Я в своей роте троих представляю к краткосрочному отпуску, — сказал Федотов, пересаживаясь поближе к Матвееву. — Такой момент надо не упускать, воспользоваться случаем. Сейчас, — он показал глазами в сторону Третьяченко, перебиравшего что-то за маленьким столиком-, — он все подпишет. Так что вы тоже не теряйтесь — действуйте.

Матвеев покивал белокурой головой, поблагодарил за подсказку, но вслух ничего не ответил.

В это время Третьяченко стоял у небольшого столика в углу, йеребирал коробочки с магнитофонными записями, наконец нашел что нужно, вставил в магнитофон и нажал кнопку. По комнате разнеслись частые бухающие звуки, словно одновременно били несколько больших барабанов. Он нажал вторую кнопку, звук оборвался, был слышен только шелест катушки. Еще щелчок — и в комнате зазвучала старая песня, которую Третьяченко записал на пленку, когда по телевизору передавали встречу фронтовиков:

Спят курганы темные,

Солнцем опаленные,

И туманы белые

Ходят чередой…

Третьяченко отошел от столика и стал слушать. Торжественно и просто звучала сейчас в комнате эта старая песня. Был вечер, офицеры сидели кружком и курили, а где-то далеко-далеко стояли курганы, неподвижные, освещенные жарким солнцем. Далеко-далеко были они, за массивом густых лесов и многих полей, но Третьяченко все равно незримо видел их рядом — их освещенные солнцем склоны, за которыми гнездились тени, а еще дальше, за курганами, тянулись безбрежные степи и в них — переметенные, просвистанные ветрами дороги и летучий пунктир телеграфных столбов рядом — родные, с детства любимые места.

У Третьяченко было сегодня отличное настроение. И не только оттого, что в приказе по полку его батальон особо отметили. Главным в его сегодняшнем ощущении было чувство собственной силы и удовлетворения от проделанной работы. Великое дело — чувствовать радость от своего труда.

А какой оказалась для него служба? На тринадцатилетнем ее протяжении у него было четыре гарнизона. Если прикинуть в среднем — по три года на гарнизон. И если он закроет глаза и мысленно оглянется назад, в прошлое, то перед ним сначала возникнет дорога, а потом холмистые поля Заволжья, потом опять будет дорога — и после нее горы Кавказа… Да, пришлось ему послужить и на Кавказе. Если бы все его маршруты и все места, где он побывал и куда бросала его армейская служба, пометить на карте — впечатляющая была бы картина.

Его служба несла с. собой запахи изрытой земли, бензиновой гари и раскаленного железа. Она пахла потом, пропитавшим солдатские кители, стучала каблуками по затвердевшим полям, рыла окопы, грудью приникала к сырому брустверу перед последним броском, ложилась, снова вставала и шла в атаку на условного противника… Маршруты его жизни определялись маршрутами полков, в которых он служил; --">