Павел Николаевич Лукницкий - Делегат грядущего

человек.

— Разве у вас есть еще басмачи?

Старик клонит голову набок, сосредоточенно глядит на свою ладонь, словно ища в ней ответа, и, мельком взглянув на спящих:

— Зачем такое слово сказал?.. Так говорю. Просто дурной человек.

Хурам делает вид, что не заметил взгляда старика, и произносит сурово:

— Ладно, хозяин, прощай!

Дорога — в пустой степи. Февральское небо привалилось к самой земле массивами темного воздуха. Мощенное мелким щебнем шоссе действительно широко. Оно поднимается в гору, к неразличимому в темноте перевалу. Хурам идет размеренной походкой, взбодренный и возбужденный свежестью воздуха, простором и ночною таинственностью незнакомого ему пути. Бедро ощущает давление револьвера, надетого на ремень, под пальто, поверх гимнастерки, и Хурам сейчас совершенно спокоен. Не странно ли: двадцать восемь месяцев лежала эта штучка в ящике письменного стола, и за все двадцать восемь месяцев своей ленинградской жизни Хурам ни разу не вспомнил о ней. А вот сейчас она опять в любую минуту может стать условием существования.

Хурам размышляет о Ленинграде: о жене, которую там оставил; о несостоявшихся из-за неожиданного назначения в Румдару зачетах по наречиям Индии; о хлопке, которым никогда прежде он специально не интересовался и который определит здесь всю его деятельность; о том, как именно будет он организовывать работу политотдела.

Хурам не замечает ни времени, ни пути. Горизонт слева набухает приближающимся приливом рассвета. Чахлая трава проступает по обочинам светлеющего шоссе. К восходу солнца Хурам на перевале. Привлеченный тем, что открылось ему впереди, он сбрасывает с плеч свою ношу и присаживается на траве отдохнуть.

Дикая степь — блеклая травка, измятая только что стаявшим снегом, — накренившись, уходит далеко вниз. Туда же, вниз по степи, скатывается лента шоссейной дороги. Там, внизу, степь упирается в долину, встречающую ее по всей кромке зеленовато-лиловым прибоем садов. Долина кажется огромным продолговатым озером, обрамленным цепями гор. Они толпятся вокруг, распределившись по цвету и росту. Цепь самых маленьких, оглаженных, красных подобралась к долине вплотную. За ними, заглядывая им через плечи, встал оливково-зеленый, голый, лишенный всякой растительности ряд. Еще дальше, навалившись сзади, высится мощная черная гряда, скалистая и обрывистая. За нею, словно посеребренные возрастом старцы, насуплены снежные и ледяные вершины. В просветы их седловин, в мутнеющей дымке далекого горизонта ступенями до самого неба виднеются бесчисленные, бледные, как привидения, зубцы.

Похожая на зелено-лиловое озеро долина встает средоточием мира, единственным в нем оазисом. Она полнится сочной курчавой жизнью. Взволнованная рядами мелких холмов, прячет эти застывшие навек волны в цветущих садах. Отсюда, с шоссейной дороги, еще нельзя различить ни селений, ни домов, ни, конечно, отдельных деревьев, но Хурам уже угадывает кучность ее населения, напряженность труда, взрастившего эти сады, оросившего их хитросплетеньем каналов. Хурам вглядывается в серебристую нитку реки, прошивающую густо-зеленый покров. Стежки ее, как пунктир, то теряются под синими купами, то обозначаются сверкающими тире в утреннем, еще нежном, еще розовом блеске солнца.

Хураму весело. Румдара манит его прозрачною радостью, привычной ему красотой. Но он все же устал, а надо двигаться — солнце начинает припекать, скоро навалится дневная жара.

Нагруженный вещами, Хурам спешит вниз по шоссе и, спускаясь все ближе к долине, постепенно теряет дальний, составленный из заснеженных зубцов горизонт. Красные, из меловых отложений горки, казавшиеся сверху маленькими, теперь выросли, они встают, заслоняя собой все, что громоздилось за ними.

Часам к десяти утра, спустившись в долину, Хурам подходит к дувалам первых садов. Река Рум-Дарья грохочет где-то близко, скрытая деревьями и дувалами. За поворотом шоссейной дороги под огромным, почти шаровидным карагачем притулился навес чайханы. Решив напиться здесь чаю, передохнуть и, если удастся, нанять на оставшиеся до Румдары шесть километров ишака для вещей, Хурам приветливо здоровается с чайханщиком. Чайханщик принимает вещи, приглашает его войти. Здесь группа дехкан, и они не по-обычному оживлены. Не показывая, что понимает язык, Хурам прислушивается: они обсуждают какое-то празднество, которое сейчас происходит в соседнем кишлаке --">