Анна Павловна Лупан - Обрести себя

пошла.

— Ладно, иди. Хотя, нет, подожди. — Он взял из бедарки свою старую свитку и набросил на нее. — Накинешь на плечи, если дождь застанет.

Возвращаясь в Волчанку, Арион впервые по-настоящему почувствовал, что Гнедой постарел. Пора его сменить. Как он ни крутил кнутом над спиной лошади, она не побежала рысью. А ему так хотелось лететь быстро-быстро, чтобы развеялись все мысли, чтобы для них попросту не осталось времени. Но Гнедой перестал его понимать. Странно, в дороге Арион почувствовал, что то, что сказала ему Женя, перестало угнетать его. В душе у него засветилась радость, тепло, которое ощущает земледелец, закладывая основу будущего урожая.

Он ехал медленно, бедарка, как люлька, укачивала его. И чтобы он не скучал, давнее забытое видение присело с ним рядом. Был он в ту пору молодой. Молдавия тогда стала вновь советской. Ему дали два гектара земли, засеянные еще при боярах. Пшеница уже поспевала. О таком богатстве он и не мечтал. Женя было тогда совсем крохотная, только-только становилась на ножки и начинала лепетать «ма-ма», «та-та». Ее не на кого было оставить, а урожай не мог ждать. Пришлось взять ее с собой в поле. Бедняжка весь день ползала за ними по стерне, царапая ножки. Под вечер девочка расплакалась, остановить ее было трудно. Он не мог больше слышать ее плач и сказал Мадалине:

— Бери ее и отправляйся домой. Сам закончу.

Она скрутила ему несколько охапок перевясел, чтобы связывать снопы, и пошла к девочке. Немного спустя она вернулась со словами:

— Уснула крошка.

И опять принялась вязать. Трудились они допоздна. Ночь выдалась светлая, лунная. Все было видно, как днем. Косить хлеб в такое время — одно удовольствие. Ости колоса стали мягче, стебли — влажней, и стерня не так злобно кололась. Сонные перепелки вылетали из-под ног. Пахло свежим хлебом и полынью. Что-то пытался петь коростель, но голос его был хриплый и скрипучий. Усталость исчезла, во всем теле Арион чувствовал прилив новых сил. С неба лилось какое-то умиротворение, тишина, и это исцеляло его душу от всех горестей. Вот в ту-то ночь и увидел вблизи Арион ту прекрасную птицу, за которой все гоняются и которую называют счастьем. Да, ему улыбнулась удача, и он подержал ее в руках, погладил ей перья и носил ее с собою по жнивью. Таких минут он еще не изведывал. Никакие исповеди и причастия не очистили бы его так от окалины горестей. Более возвышенного ощущения не могло быть. Словно отозвавшись на его состояние, Мадалина завела тихую песню. Она разносилась, чистая, как эхо. Он слушал ее, сожалея только об одном — что кончается нива и одновременно может исчезнуть и это неземное ощущение. Отдавшись власти ночной прелести, шуршанию пшеницы и песне Мадалины, он совершенно забыл о дочери, которая спала под одним из суслонов. Неожиданно над полем раздался отчаянный крик: «Ма-ма!» И Арион вмиг спустился на землю, в одно дыхание добежал до места, где спала Женя. «Наверно, ящерица подобралась к ней и напугала», — пронеслось в голове. Мадалина летела не чуя ног, чуть живая от ужаса. Ее тоже пронзило страшное предположение. Почему-то всегда сперва думается о несчастье. Матушка-природа не очень баловала их, и они привыкли к плохим вестям. Вот и сейчас им не пришло в голову, что Женя могла просто так позвать мать.

За суслоном из двенадцати снопов, сидя на куртке отца, Женя широко открытыми глазами с удивлением созерцала небо. Указательным пальцем правой руки она тыкала в звездный полог, что развернулся над ней, и, пораженная, кричала: «Мама!» Арион, еще не пришедший в себя от пережитого испуга, поднял глаза туда, куда показывала дочь.

Над ними поднималась луна.

Огромная, величественная, пленительно красивая.

Девочка видела ее впервые.

Ее поразило это зрелище, и она позвала мать, чтобы показать и ей это чудо…

Начинался дождь. После тепла первой половины дня струи дождя показались особенно холодными. Капли стали сливаться и образовали сплошную завесу. Дорога, холмы, деревья — все утонуло в ней. А от деревни доносились петушиные крики, предвещавшие хорошую погоду. Нахлобученный на голову мешок слабо защищал Ариона от дождя. Холодные струйки забирались за воротник, текли по спине, вызывая дрожь.

— Вот так, Гнедой, плетемся, раз вовремя не успел от тебя избавиться, — упрекнул он свою лошадку.

А в глазах все еще упорно оставалось то далекое видение его молодости, когда необыкновенная благодать снизошла на него и он на --">