Борис Николаевич Никольский - Воскрешение из мертвых

Воскрешение из мертвых

ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ Роман

ГЛАВА ПЕРВАЯ ЛОМТЕВ

Ломтев проснулся от мысли, что поезд уже стоит, а следовательно — он проспал. Только что, казалось ему, он слышал перестук колес, скрип тормозных колодок, ощущал легкое — словно бы убаюкивающее — покачивание, а теперь вдруг наступила тишина и неподвижность. Однажды с ним такое уже случалось. Поезд угнали на запасной путь, на сортировочную станцию, а он — с большого перепоя — спал и ничего не чуял, пока проводница, к великому своему изумлению, не обнаружила его на третьей полке. Но это было давно, едва ли не в молодости.

Тупая боль разламывала затылок. Ломтев не без некоторого усилия заставил себя открыть глаза: помещение купе было освещено тусклым синеватым светом, на соседней полке кто-то храпел. «Значит, все в порядке, не проспал», — с облегчением отметил про себя Ломтев. Он попытался повернуться на другой бок, чуть приподнявшись на локте, и тут вдруг обнаружил, что помещение, в котором он находился, было каким-то странным и менее всего походило на вагонное купе. Верхней полки, которую он ожидал увидеть над собой, не было вовсе, а вместо нее виднелся беленый потолок со свисающей вниз тусклой лампочкой. И справа, и слева от Ломтева тянулись ряды коек, на которых, укрытые одеялами, спали какие-то люди. Некоторое время Ломтев ничего не мог понять, мысль его работала с трудом. «В бесплацкартный вагон я угодил, что ли…» Он все еще не хотел допустить худшего, все еще старался отбросить горькую догадку, которая уже маячила в его мозгу.

«Да где же это я?» — И вдруг, холодея от отчаяния, разом и окончательно понял.

Он попытался сесть — жажда деятельности, жажда бежать куда-то, доказывать, убеждать, что произошла ошибка, охватила его. Однако от резкого движения его замутило, тошнота подступила к горлу, и, весь в испарине, он снова уткнулся в жесткую подушку. От стыда, от чувства вины, от сознания непоправимости того, что произошло, Ломтев скорчился на постели и застонал, причем, вероятно, слишком громко, потому что на соседней койке тут же приподнялась голова и раздраженный голос произнес:

— Потише ты, алкаш! Не мешай людям кемарить…

Ломтев ничего не ответил. Постепенно он приходил в себя, и картина всего происшедшего медленно, сквозь головную боль, вырисовывалась в его мозгу.

Память еще хранила ту бодрую легкость, чуть ли не окрыленность, то состояние эйфории — «все будет хорошо, Светочка, вот увидишь, все будет хорошо… ну что ты, я же слово дал… ну, разве я не понимаю… ясное дело, тогда же мне конец… что, я сам не сознаю этого?.. Клянусь здоровьем дочери… я же сказал: я твердо решил…» — то состояние эйфории, которое владело им, когда дверцы лифта сдвинулись, сошлись, скрыв от его глаз лицо жены. Она улыбалась ему, хотя тревога и страх были в ее взгляде, и он не мог не оценить этой ее прощальной улыбки. Он не мог не оценить и того, что она отпустила его одного, вняла его доводам, не поехала провожать. Хотя в последний момент, уже стоя в передней, все-таки нерешительно проговорила:

— А может быть, Витя, я все-таки провожу? И тебе, и мне будет спокойнее…

Но он только укоризненно взглянул на нее: мол, зачем возвращаться к тому, что они уже сто раз обсудили, и она не стала настаивать. Логика его была проста. Ему важно было — так он говорил и себе и ей — ощутить, что он делает этот шаг сам, п о  с о б с т в е н н о й  в о л е, ему нужно почувствовать ее  д о в е р и е, — убеждал он опять-таки и ее, и себя, — а если она пойдет провожать его, словно бы  к о н в о и р о в а т ь  до самого вагона, у него невольно возникнет ощущение принуждения, ощущение подчинения чужой воле. А ему важно, чтобы он  с а м…

Он --">