Борис Николаевич Никольский - Воскрешение из мертвых

действительно верил тогда всем этим рассуждениям, действительно верил, что  т а к  б у д е т  л у ч ш е, действительно не допускал мысли, что может опять сорваться, что все эти его столь убедительные логические построения не более чем самообман. Казалось бы, уже была — и не раз — у него возможность удостовериться, что именно чувство эйфории — самый верный и самый грозный признак предстоящего надвигающегося срыва. Все наиболее тяжелые его запои начинались именно так. Он даже давал себе слово, зарекался в следующий раз быть настороже именно тогда, когда будет казаться, что все складывается для него наилучшим образом, но… вероятно, эйфория не была бы эйфорией, если бы первым делом не притупляла чувство бдительности, чувство самоконтроля…

Если бы вчера, когда радостно, о с в о б о ж д е н н о  размахивая портфелем, он бежал к станции метро…

А кстати, где портфель? Куда делся портфель? На всякий случай Ломтев пошарил рукой возле койки. Нет, конечно, никакого портфеля не было. Впрочем, смешно его искать здесь. Портфель ему вернут, когда выпустят. Никуда он не денется. Если он не потерял его еще раньше, до того, как его забрали сюда, в вытрезвитель.

Откуда же все-таки его забрали?.. С вокзала, скорее всего с вокзала, откуда же еще…

Он помнил себя торопливо заглатывающим водку в вокзальном ресторане, тыкающим вилкой в какой-то салат… Все то же чувство радостного освобождения владело им. «Я же  р е ш и л, — говорил он себе. — Точка поставлена, черта подведена. Это последний раз. Я делаю это вполне сознательно. Я должен  п р о с т и т ь с я».

Еще одна картина выплывала теперь из его памяти. Он видит официанта в лоснящемся черном пиджаке, склонившегося к его столу с какой-то настороженной угодливостью. Ломтев угощает официанта водкой, и тот стыдливо-воровским движением быстро, чуть отвернувшись и прикрывшись локтем, опрокидывает рюмку… А Ломтев все пытается втолковать ему, что пьет в последний раз, что он  с а м, с а м  решил бросить пить: ну его, на хрен это пьянство, правда? никто не неволил, он сам решил, а уж если он решил, то это железно… Потому он и в Ленинград едет, что там есть один человек… человек, который…

«Черт возьми, может, этот халдей и сдал меня в вытрезвитель? — подумал Ломтев. — И какого рожна, спрашивается, поперся я в ресторан, ведь не хотел же, не хотел… не хотел…»

Он вжался в подушку и чуть не завыл во весь голос от отчаяния и невозможности исправить случившееся…

Впрочем, и теперь, повторяя, словно заклинание, «я не хотел, я же не хотел», он в глубине души сознавал, что обманывает себя. Если он действительно «не хотел», то какого же черта заранее и вполне осознанно устроил все так, чтобы явиться на вокзал не впритык к отходу поезда, а заблаговременно, едва ли не на целых два часа раньше?.. Догадайся об этом Светлана, она бы ни за что не отпустила его одного. Но в том-то и дело, что он все предусмотрел заранее. Поистине изобретательность человека, жаждущего выпить, не ведает границ! Каких только анекдотов на сей счет не рассказывали приятели Ломтева! Да он и сам не раз на собственном опыте убеждался в этом. Подсознательно, подспудно он уже был готов к тому, что произошло вчера. Что бы там ни говорил он себе, какие бы клятвы ни давал, а некое тайное второе его «я» уже делало свое дело — тайно и хитроумно. От прошлых поездок у него случайно сохранился билет на более ранний поезд, и именно этот билет Ломтев и додумался предъявить Светлане, предварительно несколько видоизменив с помощью иголки его компостер. Подумать только: мог ли еще несколько лет назад он вообразить себя за подобным занятием! Иголкой он старательно переделывал цифры, чтобы выкроить себе лишние два часа свободы. Впрочем, несколько лет назад Ломтев, пожалуй, и не испытывал нужды в таких хитростях. Теперь же, чем больше он пил и чем — соответственно — жестче становился надзор за ним со стороны Светланы, ее матери, прочих ее родственников-доброхотов, принимавших живое участие в невзгодах ее семейной жизни, тем хитрее, изворотливее становился и Ломтев. Так что два эти процесса шли рука об руку.

Разумеется, в тот вечер, склонившись с иголкой в руке над старым, уже использованным билетом, Ломтев вовсе не помышлял о ресторанном застолье. Единственное, что рисовалось тогда в его воображении, это чашка кофе, тихая музыка в баре, ну, в крайнем случае рюмка хорошего коньяка, одна только рюмка, ни в коем случае --">