Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк - Последний день

каждой девочки составляло общее торжество: из девочки вырастет большая девушка, а большая девушка и приведет в труппу, смотря по обстоятельствам, или комика, или благороднаго отца, или перваго любовника. Актеры-мужчины, оставаясь даже чужими, не портили труппы, а чужих женщин Михайла Семеныч боялся, как огня, особенно примадонн.

Убежавшая Агнеса унесла с собой все семейныя традиции. Вместо нея играли уже две примадонны, но оне принесли столько дрязг, раздоров и неурядиц, что Михайла Семеныч принужден был отказать им, предоставив роли Любеньке.

-- Я лучше сам буду играть женския роли, чем пущу хоть одну чужую бабу,-- решил он раз и навсегда. А труппа перейдет к мужу Любеньки -- его счастье.

О непокорной дочери он никогда не упоминал, точно она утонула. Плохия дела труппы только усугубляли это отцовское горе. Но главное, что убивало Михайлу Семеныча, это был параличный старик... Как ему делалось совестно каждый раз, когда приходилось лгать. Больной Мухояров поддавался обману, но, может-быть, он уже и догадывается -- те же ребятишки проболтаются. Михайла Семеныч чувствовал себя кругом виноватым, как лицо, облеченное традиционным доверием: труппа была передана ему в прекрасном виде, а теперь хоть бросай все. И почему-то всему этому нужно было случиться именно теперь, а не раньше, когда антрепренерствовал сам Мухояров?..

"Публика другая,-- с горечью раздумывал Михайла Семеныч и тяжело вздыхал.-- Подавай новыя декорации, роскошные костюмы, вообще, обстановку -- вот что требуется, а не искусство. Новые-то антрепренеры так и делают, а мне где взять. Потом это проклятая оперетка..."

Обстановочная роскошь, которой щеголяли новые антрепренеры, покупалась слишком тяжелой ценой и шла вразрез со всем укладом семейной труппы. Новый антрепренер прежде всего требует от своих артистов костюмов, особенно от артисток: где хочешь бери, а одевайся отлично. Отсюда и явились те нечистыя средства, которых Михайла Семеныч не мог допустить у себя. Публика несправедлива, когда требует от маленькой провинциальной труппы невозможнаго и притом чисто-внешняго. Вот если бы дело коснулось репертуара, тогда другое дело: Михайла Семеныч вылезал из кожи, стараясь разгадать потребности новой публики. Классических пьес она не любит, на бытовых скучает, от драм открещивается обеими руками -- остается одна комедия, а ея-то и нет. Что ни новая пьеса, то и провал. Авторов не стало, а антрепренер виноват.

По ночам Михайла Семеныч плохо спал и все думал, думал и думал. Однажды он даже привскочил на кровати, озаренный счастливой мыслью.

-- Вот это будет дело!-- бормотал он.-- Нет, я "вас" дойму... Вы меня будете знать!..

Увлекшись, Михайла Семепыч даже погрозил в темноте какому-то невидимому врагу своим антрепренерским кулаком.

Ровно через месяц все фонарные столбы в Заболотье были оклеены аршинными афишами, гласившими, что в непродолжительном времени прибудет на гастроли "знаменитый артист Императорских театров Николай Ѳеоѳанович Чередов", который, совместно с труппою Закатальскаго, будет иметь честь дать несколько спектаклей'.

-- Теперь посмотрим, чья возьмет!-- повторял Михайла Семеныч, потирая руки от удовольствия.-- Да-с... Он и в Петербурге и в Москве фурор производил. Конечно, до Шумскаго, Садовскаго или Щепкина ему далеко, а все-таки одно имя уже -- капитал. Посмотрим,

Маленький провинциальный антрепренер задыхался от волнения в ожидании знаменитости. Он с дьявольской ловкостью подхватил этот лакомый кусок и затащил-таки в свою берлогу. Знаменитость поломалась, покапризничала, но наконец снисходительно уступила воплям и отчаянным мольбам погибавшаго захолустнаго антрепренера. Никто не знал, сколько самой гнусной лести и унизительных похвал расточил Михаила Семеныч, чтобы убить краснаго зверя. У него была свои расчеты, и он вперед торжествовал.

-- Папа, мы вас снесем в театр на руках,-- говорил Михаила Семеныч параличному старику,-- вот сами увидите, что будет... Чередов -- это силища. Он даст у нас десять спектаклей... Считайте полный сбор: шесть тысяч! Ох-хо-хо... И публика заплатит. Положим, и наши сборы не дурны, но все-таки до приставных стульев еще не доходило, а теперь уже вперед все ложи разобраны и половина кресл.

Вся труппа волновалась не меньше антрепренера: предстояло в первый раз играть с настоящей знаменитостью. Особенно безпокоились театральныя дамы и отчаянно зубрили роли.

II.

--">