Михаил Абрамович Гершензон - Степан Петрович Путаница

страшное несчастье. В Москве…»

– Нет, уж ты пиши – в Париже, – не вытерпел Еремин.

– Правильно, – согласился Крякшин. – «В Париже устроены были гулянья, улицы и площади были иллюминованы». – Чего будем менять?

– Погоди, валяй дальше.

– «На Ходынском поле…»

– Ходынское поле – к чорту, – сказал Сережка. – Какое в Париже Ходынское поле? Пиши – на Королевской площади.

– Есть, капитан, – ответил Крякша. – «На Королевской площади поставлены были палатки; оттуда Людовик – так, что ли? – приказал раздавать народу гостинцы. Около этих палаток опались незасыпанные рвы и канавы. Когда народ бросился за царскими»…

Крякша перечеркнул «царскими» и написал «королевскими». Потом стал читать дальше:

– «Когда народ бросился за королевскими гостинцами, сайками и всякой дрянью»…

– Почему – дрянью? – спросил Ванька.

– Да ты не перебивай. Потому что протухло.

«И всякой дрянью, – произошла страшная давка. В ней было задушено»…

Крякша высунул язык на бок и вместо 1282 стал писать другое число. Он написал почему-то 132 000 000 00 и продолжал еще насаживать нули, но тут Еремин сказал:

– Хватит, я тоже хочу – и рванул к себе лист, так что краешек оторвался и получилось только 132.

Ванька взялся к завтрашнему дню все чистенько переписать, и мы разошлись по домам.

5

Степан Петрович пришел в класс сам на себя непохожий. На нем был новый серый костюм – прямо из Москвошвея. А в отвороте пиджака, через петлю, пропущена была красная гвоздика. Конечно, мы фыркнули, когда он взошел на кафедру.

– Факт, он влюбился, – довольно-таки громко крикнул кто-то на задней парте. Путаница покраснел, как рак.

– Ну, как наши бригадники? – выдавил он наконец.

Мы встали и подошли к кафедре. Ванька сейчас же подал ему работу.

Путаница низко-низко опустил лицо над тетрадью, чтобы не было видно, какой он красный.

Он так сидел очень долго. Потом… Потом… Очень трудно рассказать, что было потом.

Мы, все-таки, здорово дрейфили, что он заметит Людовика. Но Путаница – ничего: читает, читает, уткнулся носом в тетрадь. И вдруг – вдруг он протягивает руку к боковому карману, где у него всегда торчит самопишущее перо, и вытаскивает оттуда губную помаду. Мы хорошо разглядели, что это помада. Потому что Путаница повинтил ее, как перо, и с нее упала крышка.

Одну минуту Степан Петрович держал помаду в руках и смотрел на нее, как на какого заморского зверя. Потом быстро сунул ее в другой карман.

Сережка Парфенов надулся, как шар, и вдруг нырнул, будто у него развязался башмак.

Путаница долго сидел и молчал. Видно было, что он никак не решится поднять глаза.

Наконец он собрался с духом.

– Будьте добры мне ваши зачетные книжки, – сказал он. – И ручку, пожалуйста.

На первой парте лежала Ванькина ручка. Мы схватились за нее впятером.

– Это хорошая, обстоятельная работа, – сказал Путаница.

Он поставил нам всем зачет.

6

– Что я говорил? – повторял Сережка. – Видишь, он не заметил.

– Это из-за помады, – сказал Еремин. – Конечно, из-за помады. Он так смутился, может и совсем не прочел.

– Ну, это глупости, – сказал я. – Прочесть он прочел во всяком случае. Иначе не стал бы писать зачет.

Несколько дней мы звонили по всей школе, как накрыли Путаницу. Ванька даже всем показывал наше сочинение. А потом рассказали Путанице, что он пропустил у нас кучу ошибок.

– Помилуйте, – ахнул Степан Петрович, – неужели я так рассеян? Я даже помню – у вас все было очень правильно. Ну-ка, ну-ка, покажите тетрадку. Мне даже самому интересно, какие это я пропустил ошибки.

Ванька торжественно вытащил из сумки тетрадь и вручил ее Путанице. Тот перечел все от начала до конца и сказал, что ошибок в работе нет.

Крякша даже подпрыгнул.

– А Людовик, – крикнул он. – А Людовик?

– Людовик? – удивился Путаница. – Людовик – Людовик и есть. Так у вас ведь и написано – Людовик.

– А где Николай?

– Николай? При чем же тут Николай?

Путаница в недоуменьи посмотрел на Крякшу, потом на меня.

– А Москва? Ведь мы написали – Париж! – не вытерпел я.

– При чем тут Москва? Ну, конечно, Париж, – сказал Путаница. – Только надо – не Королевская площадь, а Улица Короля; но это мелочь, а не ошибка. Она называется по-французски Рю-Рояль.

У нас глаза полезли на лоб.

– Опять рояль, – сказал Крякша. – Что ты с ним будешь делать!

– Степан Петрович, – возмутился Еремин, – вы опять все спутали.

– Нет, дорогие мои, на --">