Иван Сергеевич Шмелев - Том 5. Пути небесные

Иван Сергеевич Шмелев Собрание сочинений в пяти томах Том 5. Пути небесные

Последний роман

Все, пишущие о последних годах Ивана Сергеевича Шмелева – Б. Зайцев, Иг. Опишня, Ю. Лодыженский, В.Дакварт-Баркер, – вспоминают, с какой настойчивостью и постоянством возвращался писатель в беседах к своему незаконченному роману «Пути небесные» (1935–1936, 1944–1947), и приводят слова Ивана Сергеевича, в которых слышатся даже трепет и боязнь (что ему, пишущему всегда чрезвычайно легко, «с маху», было вообще совершенно несвойственно). В письмах (см. также в заметках Ю. А. Кутыриной в конце книги) желание завершить свой труд звучит как страстная мольба:

«Голова кружится от бездонности, когда думаю над „Путями небесными“. Захвачен, но порой чувствую трепет – удастся ли одолеть. Столько лиц, столько движения в просторах российских: ведь действие теперь в романе – поля, леса, поместья, городки, обители, а всего главнее – ищущая и мятущая душа юной Дариньки и обуревающие страсти – борьба духа и плоти»^[1].

«Ведь я должен закончить свой путь, – закончить „Пути небесные“, отчитаться перед русскими людьми. Я их завел, повел, вел… надо довести».

«Я так хочу писать, мне надо же завершить главное – Пути, я хотел бы гимн Творцу пропеть в полный голос»^[2].

Последний роман должен был стать романом итогов. Начинается книга с той ночи, когда инженер-механик Виктор Алексеевич Вейденгаммер, изучающий астрономические небесные пути, испытывает чувство страшной тоски и пустоты, внезапно осознав недостаточность точного знания, невозможность умом познать «беспредельное», «источник всего». В последней главе второго тома, вспоминая давнюю ночь, он заключает, что лишь вера «как-то постигает абсолютное», и склоняется перед тайной. Этот путь: от преклонения перед наукой, прогрессом, бесконечными человеческими возможностями – к религии, – прошли многие русские интеллигенты конца XIX – начала XX века. В том числе и сам Иван Сергеевич Шмелев. Как и его герой, Вейденгаммер, он в детстве ходил в церковь (что до 15 лет было обязательным в патриархальной купеческой семье), соблюдал посты и бывал на богомольях: «В доме я не видал книг, кроме Евангелия, которое нас, детей, заставляли читать великим постом, и молитвенников»^[3]. Как и у Вейденгаммера, сомнения в нем были заронены книгами (после смерти отца на мальчика никто не имел влияния в семье): Чернышевский, Смай лье, Бокль, Спенсер, Конт, Дарвин, те же «Рефлексы головного мозга» Сеченова. И в первых литературных произведениях Шмелева интеллигенты, люди науки описаны как лучшие из смертных, способные с помощью экономики, права, биологии или искусства установить на земле царство равенства и справедливости. Отсюда и интерес к социологии, которая была провозглашена позитивизмом наукой всех наук, и юридический факультет Московского университета, выбранный Шмелевым и довершивший формирование его мировоззрения:

«Политический курс был определен прочно и навсегда, а под него подгонялась и наука, – с горечью осознал Шмелев в эмиграции. – Молодежи выкалывали глаз правый, а на левый надевали очки, большей частью розовые <…> И свет Христов, широкий и чистый свет, не вливался в души учеников российского университета. И пошли с клеймами и товаром, раз навсегда поставленным, – революционер, позитивист, республиканец, атеист»^[4].

Нельзя сказать, чтобы Шмелев был революционером или атеистом. Весь политический багаж его, ни в каких «кружках» не вращавшегося, свелся к трехнедельному сидению в Бутырской тюрьме за участие в студенческой демонстрации: требовали введения устава 1863 г., о котором знали только, что он «либеральный» и… права женщин ездить на империале конок (конно-железных дорог). И в первой книге Шмелева «На скалах Валаама» (1897), наряду с неприятием аскезы и «обезволения» (характерное для интеллигенции конца века отношение к монашеству), мы прочтем также слова неподдельного восхищения силой духа монахов, их стремлением жить по идее. В повести «Человек из ресторана» (1911), принесшей писателю всероссийскую известность, герой утешается правдой не революционера-сына, а некоего торговца: «Добрые-то люди имеют внутри себя силу от Господа!» – вот то «сияние», которое приходит к герою «через муку и скорбь».

В то же время религия, христианство привлекают Шмелева до революции своей идеей: братства, равенства, справедливости. Церковь для него – демократический --">