Александр Сергеевич Пушкин , Иван Сергеевич Тургенев , Иван Семенович Барков , Михаил Юрьевич Лермонтов , Алексис Пирон - Нецензурная поэзия (СИ)

из края в край

С гудком, смычком, мудами.

И на Руси воззвал он рай

Бумагой и пиздами.

И там, где вывеской елдак

Над низкой ветхой кровлей,

И там, где с блядыю спит монах,

И в скопищах торговли,

Везде затейливый пиит

Поет свои куплеты.

И всякий день в уме твердит

Баркова все советы.

И бабы, и хуястый пол

Дрожа ему внимали,

И только перед ним подол

Девчонки подымали.

И стал расстрига-богатырь

Как в масле сыр кататься.

Однажды в женский монастырь

Как начало смеркаться,

Приходит тайно Ебаков

И звонкими струнами

Воспел победу елдаков

Над юными пиздами.

У стариц нежный секелек

Зардел и зашатался.

Как вдруг ворота на замок

И пленным поп остался.

Вот в келью девы повели

Поэта Ебакова.

Кровать там мягкая в пыли

Является дубова.

И поп в постелю нагишом

Ложиться поневоле.

И вот игуменья с попом

В обширном ебли поле.

Отвисли титьки до пупа,

И щель идет вдоль брюха.

Тиран для бедного попа,

Проклятая старуха!

Честную матерь откатал,

Пришлец благочестивый

И в думе страждущей сказал

Он с робостью стыдливой —

«Какую плату восприму?»

«А вот, мой сын, какую:

Послушай, скоро твоему

Не будет силы хую!

Тогда ты будешь каплуном,

А мы прелюбодея

Закинем в нужник вечерком

Как жертву Асмодея».

О ужас! бедный мой певец,

Что станется с тобою?

Уж близок дней твоих конец,

Уж ножик над елдою!

Напрасно еть усердно мнишь

Девицу престарелу,

Ты блядь усердьем не смягчишь,

Под хуем поседелу.

Кляни заебины отца

И матерну прореху.

Восплачьте, нежные сердца,

Здесь дело не до смеху!

Проходит день, за ним другой,

Неделя протекает,

А поп в обители святой

Под стражей пребывает.

О вид, угодный небесам?

Игуменью честную

Ебет по целым он часам

В пизду ее кривую,

Ебет… но пламенный елдак

Слабеет боле, боле,

Он вянет, как весенний злак,

Скошенный в чистом поле.

Увы, настал ужасный день.

Уж утро пробудилось,

И солнце в сумрачную тень

Лучами водрузилось,

Но хуй детинин не встает.

Несчастный устрашился,

Вотще муде свои трясет,

Напрасно лишь трудился;

Надулся хуй, растет, растет,

Вздымается лениво…

Он снова пал и не встает,

Смутился горделиво.

Ах, вот скрипя шатнулась дверь,

Игуменья подходит,

Гласит: «Еще пизду измерь»

И взорами поводит,

И в руки хуй… но он лежит,

Лежит и не ярится,

Она щекочет, но он спит,

Дыбом не становится…

«Добро», игуменья рекла

И вмиг из глаз сокрылась.

Душа в детине замерла,

И кровь остановилась.

Расстригу мучила печаль,

И сердце сильно билось,

Но время быстро мчится вдаль,

И темно становилось.

Уж ночь с ебливою луной

На небо наступала,

Уж блядь в постели пуховой

С монахом засыпала.

Купец уж лавку запирал,

Поэты лишь не спали

И, водкою налив бокал,

Баллады сочиняли.

И в келье тишина была.

Вдруг стены покачнулись,

Упали святцы со стола,

Листы перевернулись,

И ветер хладный пробежал

Во тьме угрюмой ночи,

Баркова призрак вдруг предстал

Священнику пред очи.

В зеленном ветхом сюртуке

С спущенными штанами,

С хуиной толстою в руке,

С отвисшими мудами.

— «Скажи, что дьявол повелел»,

— «Надейся, не страшися»,

— «Увы, что мне дано в удел?

Что делать мне?» — «Дрочися!»

И грешный стал муде трясти

Тряс, тряс, и вдруг проворно

Стал хуй все вверх и вверх расти,

Торчит елдак задорно.

И жарко плешь огнем горит,

Муде клубятся сжаты,

В могучих жилах кровь кипит,

И пышет хуй мохнатый.

Вдруг начал щелкать ключ в замке,

Дверь громко отворилась,

И с острым ножиком в руке

Игуменья явилась.

Являют гнев черты --">