Максим Горький - Детство - русский и английский параллельные тексты

Maksim Gorky Горький Максим My Childhood Детство Chapter I I IN a narrow, darkened room, my father, dressed in a white and unusually long garment, lay on the floor under the window. The toes of his bare feet were curiously extended, and the fingers of the still hands, which rested peacefully upon his breast, were curved; his merry eyes were tightly closed by the black disks of two copper coins; the light had gone out of his still face, and I was frightened by the ugly way he showed his teeth. В полутёмной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его весёлые глаза плотно прикрыты чёрными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами. My mother, only half clad in a red petticoat, knelt and combed my father's long, soft hair, from his brow to the nape of his neck, with the same black comb which I loved to use to tear the rind of watermelons; she talked unceasingly in her low, husky voice, and it seemed as if her swollen eyes must be washed away by the incessant flow of tears. Мать, полуголая, в красной юбке, стоит на коленях, зачёсывая длинные, мягкие волосы отца со лба на затылок чёрной гребёнкой, которой я любил перепиливать корки арбузов; мать непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, её серые глаза опухли и словно тают, стекая крупными каплями слёз. Holding me by the hand was my grandmother, who had a big, round head, large eyes, and a nose like a sponge a dark, tender, wonderfully interesting person. She also was weeping, and her grief formed a fitting accompaniment to my mother's, as, shuddering the while, she pushed me towards my father; but I, terrified and uneasy, obstinately tried to hide myself against her. Меня держит за руку бабушка - круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом; она вся чёрная, мягкая и удивительно интересная; она тоже плачет, как-то особенно и хорошо подпевая матери, дрожит вся и дёргает меня, толкая к отцу; я упираюсь, прячусь за неё; мне боязно и неловко. I had never seen grown-up people cry before, and I did not understand the words which my grandmother uttered again and again: Я никогда ещё не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно сказанных бабушкой: "Say good-by to daddy. You will never see him any more. He is dead before his time." - Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в свой час... I had been very ill, had only just left my bed in fact, and I remember perfectly well that at the beginning of my illness my father used to merrily bustle about me. Then he suddenly disappeared and his place was taken by my grandmother, a stranger to me. Я был тяжко болен,- только что встал на ноги; во время болезни - я это хорошо помню - отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек. "Where did you come from?" I asked her. - Ты откуда пришла? - спросил я её. "From up there, from Nijni," she answered; "but I did not walk here, I came by boat. Она ответила: - С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! One does not walk on water, you little imp." По воде-то не ходят, шиш! This was ludicrous, incomprehensible, and untrue; upstairs there lived a bearded, gaudy Persian, and in the cellar an old, yellow Kalmuck who sold sheepskins. Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые, крашеные персияне, а в подвале старый, жёлтый калмык продавал овчины. One could get upstairs by riding on the banisters, or if one fell that way, one could roll. I knew this by experience. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадёшь, скатиться кувырком,это я знал хорошо. But where was there room for water? И при чём тут вода? It was all untrue and delightfully muddled. Всё неверно и забавно спутано. "And why am I a little imp?" "Why? - А отчего я шиш? Because you are so noisy," she said, laughing. - Оттого, что шумишь,- сказала она, тоже смеясь. She spoke sweetly, merrily, melodiously, and from the very first day I made friends with her; all I wanted now was for her to make haste and take me out of that room. Она говорила ласково, весело, складно. Я с первого же дня подружился с нею, и теперь мне хочется, чтобы она скорее ушла со мною из этой комнаты. My mother pressed me to her; her tears and groans created in me a strange feeling of disquietude. Меня подавляет мать; её слёзы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. It was the first time I had seen her like this. She had always appeared a stern woman of few words; neat, glossy, and strongly built like a horse, with a body of almost savage strength, and terribly strong arms. Я впервые вижу её такою,- она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь; у неё жёсткое тело и страшно сильные руки. But now she was swollen and palpitating, and utterly desolate. Her hair, which was always coiled so neatly about her head, with her large, gaily trimmed cap, was tumbled about her bare shoulders, fell over her face, and part of it which remained plaited, trailed across my father's sleeping face. А сейчас она вся как-то неприятно вспухла и растрёпана, всё на ней разорвалось; волосы, лежавшие на голове аккуратно, большою светлой шапкой, рассыпались по голому плечу, упали на лицо, а половина их, заплетённая в косу, болтается, задевая уснувшее отцово лицо. Although I had been in the room a long time she had not once looked at me; she could do nothing but dress my father's hair, sobbing --">