Максим Горький - Детство - русский и английский параллельные тексты

опустив голову; уже могила сровнялась с землёй, а она всё ещё стоит. Мужики гулко шлёпали лопатами по земле; налетел ветер и прогнал, унёс дождь. Бабушка взяла меня за руку и повела к далёкой церкви, среди множества тёмных крестов. "Why don't you cry?" she asked, as we came away from the burial-ground. - Ты что не поплачешь? - спросила она, когда вышла за ограду. "You ought to cry." Поплакал бы! "I don't want to," was my reply. - Не хочется,- сказал я. "Well, if you don't want to, you need not," she said gently. - Ну, не хочется, так и не надо,- тихонько выговорила она. This greatly surprised me, because I seldom cried, and when I did it was more from anger than sorrow; moreover, my father used to laugh at my tears, while my mother would exclaim, Всё это было удивительно: я плакал редко и только от обиды, не от боли; отец всегда смеялся над моими слезами, а мать кричала: "Don't you dare to cry!" - Не смей плакать! After this we rode in a droshky through a broad but squalid street, between rows of houses which were painted dark red. As we went along, I asked grandmother, Потом мы ехали по широкой, очень грязной улице на дрожках, среди тёмнокрасных домов; я спросил бабушку: "Will those frogs ever be able to get out?" - А лягушки не вылезут? "Never!" she answered. - Нет, уж не вылезут,- ответила она. "God bless them!" - Бог с ними! I reflected that my father and my mother never spoke so often or so familiarly of God. Ни отец, ни мать не произносили так часто и родственно имя божие. A few days later my mother and grandmother took me aboard a steamboat, where we had a tiny cabin. My little brother Maxim was dead, and lay on a table in the corner, wrapped in white and wound about with red tape. Через несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в маленькой каюте; новорожденный брат мой Максим умер и лежал на столе в углу, завёрнутый в белое, спеленатый красною тесьмой. Climbing on to the bundles and trunks I looked out of the porthole, which seemed to me exactly like the eye of a horse. Muddy, frothy water streamed unceasingly down the pane. Примостившись на узлах и сундуках, я смотрю в окно, выпуклое и круглое, точно глаз коня; за мокрым стеклом бесконечно льётся мутная, пенная вода. Once it dashed against the glass with such violence that it splashed me, and I involuntarily jumped back to the floor. Порою она, вскидываясь, лижет стекло. Я невольно прыгаю на пол. "Don't be afraid," said grandmother, and lifting me lightly in her kind arms, restored me to my place on the bundles. - Не бойся,- говорит бабушка и, легко приподняв меня мягкими руками, снова ставит на узлы. A gray, moist fog brooded over the water; from time to time a shadowy land was visible in the distance, only to be obscured again by the fog and the foam. Над водою - серый, мокрый туман; далеко где-то является тёмная земля и снова исчезает в тумане и воде. Everything about us seemed to vibrate, except my mother who, with her hands folded behind her head, leaned against the wall fixed and still, with a face that was grim and hard as iron, and as expressionless. Standing thus, mute, with closed eyes, she appeared to me as an absolute stranger. Her very frock was unfamiliar to me. Всё вокруг трясётся. Только мать, закинув руки за голову, стоит, прислоняясь к стене, твёрдо и неподвижно. Лицо у неё тёмное, железное и слепое, глаза крепко закрыты, она всё время молчит, и вся какая-то другая, новая, даже платье на ней незнакомо мне. More than once grandmother said to her softly Бабушка не однажды говорила ей тихо: "Varia, won't you have something to eat?" - Варя, ты бы поела чего, маленько, а? My mother neither broke the silence nor stirred from her position. Она молчит и неподвижна. Grandmother spoke to me in whispers, but to rm mother she spoke aloud, and at the same time cau tiously and timidly, and very seldom. Бабушка говорит со мною шёпотом, а с матерью -громче, но как-то осторожно, робко и очень мало. I thought she was afraid of her, which was quite intelligible, am seemed to draw us closer together. Мне кажется, что она боится матери. Это понятно мне и очень сближает с бабушкой. "Saratov!" loudly and fiercely exclaimed my mother with startling suddenness. - Саратов,- неожиданно громко и сердито сказала мать. "Where is the sailor?" - Где же матрос? Strange, new words to me! Saratov? Sailor? Вот и слова у неё странные, чужие: Саратов, матрос. A broad-shouldered, gray-headed individual dressed in blue now entered, carrying a small box which grand mother took from him, and in which she proceeded t( place the body of my brother. Having done this she bore the box and its burden to the door on her out stretched hands; but, alas! being so stout she could only get through the narrow doorway of the cabin sideways, and now halted before it in ludicrous uncer tainty. Вошёл широкий седой человек, одетый в синее, принёс маленький ящик. Бабушка взяла его и стала укладывать тело брата, уложила и понесла к двери на вытянутых руках, но - толстая - она могла пройти в узенькую дверь каюты только боком и смешно замялась перед нею. "Really, Mama!" exclaimed my mother impatiently, taking the tiny coffin from her. Then they both disappeared, while I stayed behind in the cabin regarding the man in blue. - Эх, мамаша,- крикнула мать, отняла у неё гроб, и обе они исчезли, а я остался в каюте, разглядывая синего мужика. "Well, mate, so the little brother has gone?" he said, bending down to me. - Что, отошёл братишка-то? - сказал он, наклонясь ко мне. "Who are you?" - --">