Вячеслав Викторович Подкольский - Письмо до востребования

В. В. Подкольский Письмо до востребования

Вечерний приём корреспонденции закончился. Последняя московская почта была упакована и сложена на две рессорные телеги для отправки на вокзал к отходу почтового поезда. Было ненастно, сыро и темно, как всегда позднею осенью. Шестообразный, чёрный почтальон, укутанный в башлык и с накинутым на плечи казённым тулупом, перекрестился и влез на вторую телегу.

— Что ты, Фёдор Степанович, завсегда, как на вокзал ехать, молишься? Точно под венец собрался! — подсмеялся над ним стоявший на крыльце сортировщик.

— Ладно, ладно, учёны больно! — огрызнулся почтальон. — И далась им эта моя женитьба!.. Ну, женился. Им-то что? Вы лучше, чем тут танцы-то устраивать, — обратился он к прыгавшему от холода с ноги на ногу сортировщику, — поторопили бы Груздина, а то ещё опоздаем… Вон темень какая… Через мост ехать-то, да по шоссе сколько!..

В эту минуту выскочил на крыльцо, надевая на ходу клеёнчатый плащ, толстенький чиновник с очками на маленьком и круглом как пуговица носике, который прямо обратился к почтальону:

— Вы, дяденька Фёдор, не сердитесь, мы шибко поедем, к молодой супруге во время поспеете!..

— Уж ладно, садитесь! — ответил почтальон.

Когда Груздин уселся уже на переднюю телегу и сказал своему ямщику: «С Богом!», на крыльцо выбежал другой чиновник и крикнул ему вдогонку:

— Не забудь, Вася, про вечер, поторапливайся, выпивка знатная будет!

— Хорошо, хорошо не забуду! — крикнул, оборачиваясь, Груздин.

Лошади вырвались из ворот почтового двора и ринулись в темноту с такой быстротой, что робко светившие уличные фонари совсем зажмурились, прошептав, еле переводя дух: «Ф-фу ты, какая спешка!»

В конторе после суеты при отправке почты наступила тишина, какая бывает в доме, когда отнесут на кладбище наскучившего покойника. Сторожа мели полы, тушили лампы, почтальоны и чиновники поспешно одевались и расходились. Откуда-то из крошечной двери как из подземелья вышел дежурный, молодой почтальон Работнов с русыми бородкой и усами, одетый, как собравшийся в поход воин, в полную форму, с фуражкой на голове, с револьвером и огромной, гремучей шашкой через плечо. На жизнерадостном лице его были написаны огорчение и досада. Все, решительно все товарищи были приглашены сегодня на именины к недавно женившемуся на богатой невесте почтальону Громову, а он, несчастный Работнов, лихой танцор и первый кавалер почтовых барышень, как раз оказался ночным дежурным. Работнов только было присел на скамейку и закурил папиросу, как к нему подошёл товарищ Шугурский, красивый, стройный брюнет лет двадцати пяти с вдумчивым, грустным лицом.

— Ты что же, Миша, дежурный? Давай я за тебя подежурю… — предложил он Работнову. — Я всё равно ночи что-то плохо сплю…

— Какое тут! — безнадёжно махнул рукою последний. — Нанимал я Троицкого за трёшну, да старшой говорит, что у вас, то именины, то похороны… Коли служить вам некогда, тогда подавайте в отставку!..

— Ах, жаль!.. — заметил Шугурский.

— А ты сам разве не пойдёшь к Громову?

— Нет, что-то не хочется!..

Он подошёл зачем-то к окну, посмотрел на улицу и, как бы про себя сказав: «Темно», пошёл дальше к той же крошечной, подземной двери, из которой вышел Работнов, и спустился по тёмной лестнице в мрачный, едва освещённый коридор с каменными полами и сводами. Пройдя несколько шагов, он отворил дверь в большую четырёхугольную комнату, так называемую «холостую». В этом коридоре помещалась значительная часть служащих, как почтальонов, так и чиновников Липовецкой почтовой конторы. Не поместившимся же в казённом доме выдавались квартирные деньги, и они селились на частных квартирах вблизи конторы.

«Холостых» комнат в коридоре было две: одна для почтальонов, другая для мелких чиновников. Семейным давались отдельные комнаты, кухня же для всех была одна общая, где часто происходили ссоры между супругами служащих. И теперь, проходя по коридору, Шугурский услышал, как молодая супруга уехавшего на вокзал с почтой Фёдора Степановича отчитывала жену почтальона Гамбурцева, не без остроумия издеваясь над её «интересным» положением и доказывая, что все её семеро детей принадлежат семи различным почтальонам. И та, сознавая справедливость её упрёков, не оправдывалась, а только твердила:

— Зато ты своего-то мужа бьёшь! Все знают, все!

Шугурский схватился руками за голову и прошептал:

— Разве они --">